Виктория Холт - Мой враг – королева Страница 65

Мы поехали в Пеншерст посоветоваться с Сидни, что мы можем сделать в такой ситуации.

Нас приняли с радостью. Я всегда изумлялась семейственности Дадли. Роберта принимали даже с большей теплотой теперь, когда он был в опале, чем в дни его Могущества. Я помнила: Мэри оставила двор потому, не могла более слушать оскорбления в адрес брата, и Филип – тоже. Филип был особым фаворитом у королевы. Она сделала его своим личным подателем чая. Однако, она позволила ему удалиться от двора, поскольку он выглядел таким мрачным при каждой попытке королевы опорочить имя его дяди, что ей, как она сказала, хотелось «надрать ему уши».

Филип был очень красив. Королева любила его и за красоту, и за образованность, и за честность, но, конечно тип мужчин, что привлекали ее, был иной.

Филип был очень озабочен королевским браком, он сказал, что в случае, если брак состоится – это будет национальное бедствие. Так как Филип обладал даром красноречия, то между нами было решено, что неплохой идеей было бы изложить наши соображения по поводу брака в письме и составить его предназначалось Филипу. Так, в дискуссиях, прошли несколько дней в Пеншерсте. Мы с Робертом и Филипом гуляли в саду и обсуждали возможные опасности, которые нес в себе брак королевы, и, хотя я была тверда в убеждении, что она не выйдет замуж, мужчины не были так в этом уверены.

Роберт, конечно, общался с нею дольше и больше всех, но я понимала в ней женщину, чего не смог бы понять он.

Филип закрылся в кабинете и написал письмо, которое было зачитано несколько раз, исправлено, прокомментировано и, как мы думали, смягчено по тону.

«…Сердца нашего народа начнут скорбеть, если не сказать более, когда Вы возьмете в мужья француза и паписта, известного тем, что он сын Иезевели нашего времени, и еще тем, что брат его покусился на брак собственной сестры. То будет равносильно массовой резне наших братьев по религии…»

Он намекал на Катерину Медичи, которая была известна по всей Франции как королева Иезевель – настолько ее ненавидели в собственной стране; и на Варфоломеевскую ночь, которая случилась в Париже, куда съехались гугеноты на празднование брака сестры д'Анжу Маргариты с гугенотом Генри Наваррским.

«…Так как он облечен властью и католик, он не сможет защитить Вас – да и не пожелает а, ставши королем, он повяжет Вас по рукам и ногам.»

Письмо было доставлено, и мы с замиранием сердца ждали в Пеншерсте его последствий.

Однако произошло событие, сделавшее, очевидно, письмо Филипа менее значимым, чем ему предназначалось быть.

Неожиданно и ярко выдвинулся Джон Стаббз.

Стаббз был пуританином, окончившим Кембриджский университет и занимавшимся литературным трудом. Его ненависть к католицизму привела его к опасности. Он настолько яро противился мысли о браке королевы с французом, что написал памфлет, озаглавленный: «Разоблачение бездны, что поглотит Англию, или еще один роковой династический брак с французом, если только Бог не укажет Ее Величеству на греховность его и последующее наказание за сей шаг».

В памфлете не было ничего изменнического по отношению к королеве, чьим покорным слугой объявлял себя Джон Стаббз, однако стоило мне прочесть копию этого произведения, и я поняла, как оно взбесит королеву. И вовсе не из-за политических или религиозных взглядов, а из-за того, что Джон Стаббз недальновидно указывал на то, что возраст королевы не позволит ей иметь наследника.

Королева была настолько разгневана, как я и предвидела, что приказала памфлет уничтожить, а его автора, издателя и печатника схватить, привезти в Вестминстер и пытать. Все трое были приговорены к отсечению правой руки и, хотя печатник был позже помилован, двоим наказание смягчено не было. Именно Джон Стаббз прославился тем, что выступил публично и провозгласил, что лишение руки не изменит его верноподданнических настроений и преданности королеве. Когда правая рука Стаббза была отсечена, он поднял левую, прокричал: «Бог да хранит королеву!» и упал в обморок.

Эта сцена, когда была доложена королеве, должна была бы потрясти ее, и хотя я иногда восхищалась мужеством невзирая на видимую глупость остального, теперь, оглядываясь назад, я вижу хитроумную цель поступка королевы.

Пока королева забавлялась с д'Анжу – а делала она это в течение года или двух – она, на самом деле, вела хитрую политическую игру с Филипом Испанским, которого сильно опасалась как противника – и тому были причины. Чего королева желала бы более всего, так это избежать альянса между двумя своими наиболее могущественными противниками, а как могла Франция вступить в коалицию против Англии, когда один из главных сыновей ее должен был стать супругом королевы Англии?

То была хитрая политика, и умные мужчины, окружавшие королеву, не смогли разглядеть ее; однако ретроспективный взгляд иногда проясняет гораздо большее.

Более того, в тот период, когда она любезничала со своим Лягушачьим принцем, и тем самым теряла популярность в своем народе, она сеяла раздор между королем Франции и его же братом, одновременно планируя – как это оказалось позднее – послать своего обращенного в протестантизм принца с важной миссией в Голландию, где ему предстояло выдержать битву за королеву и Англию против Испании.

Но все это позже. А тем временем она продолжала флиртовать и кокетничать с крошкой-принцем, и ни он сам, ни ее приближенные, ни министры не понимали истинных мотивов поступков королевы.

То был чудесный день для меня и для Роберта, когда родился наш сын. Мы назвали его Робертом и строили для него великие планы. Я была очень счастлива со своим ребенком, и еще более была я счастлива и удовлетворена, когда услышала, что Дуглас Шеффилд вышла замуж за сэра Эдварда Стаффорда, которому было поручено вести переговоры между Елизаветой и д'Анжу, чем он и заслужил одобрение и доверие королевы.

Он некоторое время назад был влюблен в Дуглас, однако ее настойчивость в отношении ее брака с Лейстером отложит возможность союза между ними. Теперь, когда всем было известно, что я жена Роберта, Дуглас, верная своей натуре, вышла замуж за Эдварда Стаффорда, таким образом, молчаливо признав, что никогда не существовало страстной привязанности между нею и Робертом и, более того, законного брака.

Все это очень радовало меня, и, сидя с ребенком на коленях, я пообещала сама себе, что все будет хорошо, и я даже в свое время заслужу благосклонность королевы.

Я догадывалась о чувствах Елизаветы при известии о рождении нашего сына, и думаю, что она желала сына даже более, чем мужа.

Я слышала от друзей, что она приняла известие о моем сыне с молчанием, но за молчанием вскоре последовал разгул дурного настроения, что было естественно для нее и типично. Однако, когда я узнала о предпринятом ею, я была в шоке.