Лавирль Спенсер - Осень сердца Страница 66

Глаза Лорны засияли от радости.

— Ох, тетя Агнес, я так счастлива. Только представь, я ношу в себе его ребенка. Я хочу сообщить обо всем папе и маме, и хотя это наверняка будет ужасная сцена, она в конце концов закончится, и я уверена, что они помогут нам.

В этот же вечер, когда Агнес читала перед сном молитвы, она прочла еще одну, очень, очень короткую, раскаиваясь в своей лжи, а потом еще подлиннее, прося Господа о том, чтобы хоть раз в жизни ее брат и его жена посчитались с чувствами своей дочери, прежде чем проявлять мелочный снобизм, присущий тем слоям общества, к которым они принадлежат.

Глава 12

После того как семья уехала из Роуз-Пойнт, имение приобрело заброшенный вид: окна закрыты изнутри, плетеные кресла убраны с веранды, в саду корни растений обложены на зиму соломой, лодки вытащены на лужайку, их мачты уже больше не торчали на берегу озера. Но еще более примечательной была наступившая здесь тишина: не приезжали и уезжали экипажи, не хлопали двери, не били фонтаны, с яхт не доносились свистки боцманских дудок, не раздавались голоса с озера, с крокетного корта или из сада. Только Смит бродил по оранжерее, подрезал розы и укутывал их на зиму вместе с ягодным кустарником.

Йенс изредка видел его, мелькавшего среди деревьев, листва которых уже опала. Англичанин слегка горбился, укутанный шарфом поверх черной куртки. Иногда с заднего двора доносился скрип колес, это Смит катил свою садовую тележку по посыпанным гравием дорожкам.

По утрам и вечерам Йенс совершал сорокаминутную прогулку из отеля «Лейл» и обратно, наблюдая за тем, как становятся короче дни, примечая необыкновенную активность белок, все увеличивающуюся плотность утреннего тумана. Теперь он уже надевал под куртку свитер, на руки теплые перчатки. В сарае он разводил огонь из душистых сосновых щепок, а затем добавлял в печку кленовые дрова, которые горели медленно и давали хорошее тепло, так что в сарае стоял запах, как в коптильне. Йенс запекал в золе картошку и ел ее, обычно глядя на пол, где еще сохранились его пометки, сделанные во время лофтинга, именно здесь проходили их первые свидания с Лорной. На подоконнике так и лежала ее живокость, уже засохшая, но по-прежнему синяя, как летние небеса.

Иногда в сарай заходил Тим, как всегда с трубкой во рту и легкой улыбкой. Он делал одну-две фотографии, а потом уходил, и после его ухода становилось еще тоскливее.

Йенс закончил работать с днищем яхты, покрыл его лаком, высушил. Потом разделил центральную опору, сделал два выдвижных боковых киля, установил их на место и приступил к изготовлению палубных бимсов. Он обил их сосновыми планками, потом опять строгал и шлифовал. Когда его руки порхали над «Лорной Д», ему казалось, что они летают над самой Лорной, настолько живы были в нем воспоминания о том, как он ласкал ее, любил, а после акта любви нежно гладил ее спину. Очень часто во время работы Йенс вспоминал ее слова: «Когда я смотрю, как ты работаешь рубанком, у меня прямо что-то переворачивается внутри». Тогда он задумчиво улыбался, припоминая тот день, когда она сказала это, во что была тогда одета, как причесана, как наблюдала за его работой и описывала, во что он сам был одет в тот день, когда колол лед. И это вселяло в Йенса уверенность, что она действительно любит его. Почему бы иначе Лорна стала хранить в памяти мельчайшие детали той обычной сцены на кухне?

Работая теперь без Лорны, Йенс чувствовал огромную тоску и одиночество.

В письмах она рассказывала, что скучает по нему, даже плохо чувствует себя от этого, но если она опять увидит его, то ее хандра сразу пройдет. «Лишь бы ее плохое самочувствие было действительно только от тоски», — подумал Йенс.

Близился к концу октябрь, погода совсем испортилась. Берега озера покрылись инеем, выпал первый снег. Обшивка палубы была закончена, и Йенсу потребовалась помощь, чтобы натянуть на нее парусину. Он обратился к Бену. В один из ненастных дней они работали вместе в теплом и уютном сарае, в печке потрескивали дрова, воздух был наполнен стойким запахом краски и скипидара. Они выкрасили палубу и растянули парусину, накладывая ее на еще не высохшую краску.

Бен держал в левой руке последний гвоздь, а правой заколачивал его в край парусины.

— Ну… что слышно от Лорны Барнетт? — спросил он.

Молоток замер в руках Йенса.

— А почему ты думаешь, что от нее должно быть что-то слышно?

— Да ладно тебе, Йенс. Я ведь не слепой. С тех пор, как их семья вернулась в город, ты стал мрачнее тучи.

— Так заметно, да?

— Не знаю, заметил ли кто-нибудь еще, но мне-то совершенно ясно.

Йенс бросил работать и распрямился.

— Такую женщину невозможно забыть, Бен.

— Так всегда бывает, когда думаешь, что влюблен.

— Что касается нас, то это гораздо сильнее, чем просто мысли.

Бен покачал головой.

— Тогда мне жаль тебя, бедняга. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, даже за все яхты клуба «Белый Медведь».

Пессимизм Бена расстроил Йенса. Он замолчал и замкнулся в себе, размышляя о том, не обманывают ли они с Лорной сами себя, смогут ли они вырваться из власти родителей и в самом деле пожениться. Предположим, смогут, но будет ли Лорна счастлива, став женой человека, который никогда не даст ей того богатства, к которому она привыкла? Может быть, ему следует поступить благородно, оставить Лорну, пусть возвращается к Дювалю, у которого есть и деньги, положение и которому рады ее родители.

Подобные мрачные мысли выводили Йенса из себя. По ночам они не давали ему спать, не оставляли и днем, поэтому он чувствовал тревогу и неуверенность, несмотря на письма Лорны, проникнутые любовью.

Он перечитывал эти письма, пока не выучил наизусть. Йенс скучал без Лорны, томился, ему так нужны были ее взгляды, улыбки, ласки, чтобы справиться с разлукой и мрачными мыслями.

После того как парусина была натянута и высохла, Йенс продолжил работать один, он устанавливал комингс вокруг кокпита: распаривал, устанавливал, забивал на место киянкой, соединял винтами с нижней палубой. Для комингса он подобрал прекрасное африканское красное дерево, гладкое на ощупь, как серебро, только более теплое. Работа с этим деревом доставляла ему громадное удовлетворение, ему нравилась его плотная структура и теплый цвет человеческой крови. Как-то в начале ноября он стоял, держа в руках коловорот, и сверлил отверстие в темно-бордовом дереве, и в этот момент заскрипели дверные петли и дверь сарая открылась.

Йенс обернулся на звук и увидел синее пальто и берет. Женщина стояла спиной к нему, закрывая дверь и запирая ее на засов.

— Лорна? — Сердце его заколотилось вдвое сильнее, когда она повернулась к нему лицом. — Лорна!