Роберта Джеллис - Пламя зимы Страница 67

Тем вечером Бруно, развешивая одеяла, чтобы соорудить укрытие от дождя, попросил у меня прощения за то, что пропустил поворот на Райпон, и не высказал ни слова в упрек – а ведь в том, что мы поехали не по той дороге, моя вина была ничуть не меньше, чем его. И, заметив, что я с подозрением разглядываю это крошечное убежище – меня смущали отнюдь не его размеры, позволявшие разместиться в нем лишь тесно прижавшись друг к другу, я только сомневалась, что оно позволит нам обсохнуть, – он вновь пообещал, закутывая меня в свое одеяло, что не будет приставать ко мне. Я же почти хотела этого. Я часто желала, чтобы теперь, когда мы одни и ему не надо надевать маску приличия ради посторонних, он стал груб и жесток со мной. Ведь он начинал нравиться мне все сильнее – не говоря уже о плоти, рвущейся к его телу.

Последние два дня нашего путешествия я чувствовала столь сильную опасность всецелого сосредоточения своей привязанности, равно как и вожделения, на этом человеке, что не могла дождаться окончания нашего пребывания вдвоем. Боюсь, мое стремление как можно быстрее оказаться в Джернейве, где, как я знала, кроме нас будут и другие люди, заставило Бруно что-то подозревать. Однако он не просил у меня никаких объяснений, а я их не предлагала и лишь вздохнула с облегчением, когда мы поднялись на возвышенность и он, остановив Барбе, указал куда-то на северо-запад.

– Джернейв, – сказал он.

Должно быть, только знание местности позволило ему разглядеть нечто большее в том, что на мой взгляд немногим отличалось от удаленного утеса, возвышавшегося над сверкающей рекой. Возможно, меня ослепила осведомленность иного рода, потому что, видит Бог, в Камбрии предостаточно высоких скал, громоздящихся над реками и озерами, однако никто не задает себе труда возводить на них крепости. Мы строим в долинах, недалеко от возделываемой земли.

Даже подъехав ближе, я смогла увидеть лишь голый камень, без признаков частокола, тропы или сооружений. И только когда мы оказались на речной отмели, я поняла, что не вся скала состоит из естественного камня. Невольно остановив Кусачку, я смотрела перед собой, внезапно разглядев две огромные башни и стену из отесанных камней, которая, должно быть, прибавляла скале футов тридцать высоты. Теперь мне стали понятнее слова Бруно о могуществе и значении Джернейва, расположенного на одной дороге из Шотландии в Англию и отстоящего от другой, более важной, на расстояние чуть больше одного лье. Мне не понравилась эта напоминающая угрожающе сжатый кулак скала, увенчанная огромным бастионом.

– Кто его построил? – тихо спросила я.

– Я полагаю, первый из рода Фермейнов, – ответил Бруно, без особого, впрочем, интереса.

Для него Джернейв был совершенно естественной вещью, местом, которое он знал всегда. Он и воспринимал-то его иначе, чем я: мне это место представлялось логовом гигантов, созданным сверхъестественной силой. Глянув вверх, Бруно улыбнулся доверчиво и нежно, словно старому другу. В его лице не было благоговения, а лишь страстное желание встречи – как мне показалось, не с самим местом, а с тем, что ждало его внутри.

До этого момента я за все время нашего путешествия ни разу не подумала о владельцах Джернейва. Мне было известно, что по сравнению с моей родной Камбрией местность в Нортумбрии не такая гористая, а почва более плодородная. Вместе с тем Нортумбрия, в отличие от южных областей Англии, сурова и почти безлюдна. Поэтому я представляла жителей Джернейва схожими с моими земляками. Здесь мне пришли на ум слова Бруно о том, как он будет представлять меня тем, кто были добры и внимательны к нему и кого он все же не называл семьей. Я вспомнила, как была пристыжена и раздосадована, что он теряет гордость в своем стремлении появиться перед ними в новом обличье мужа благородной леди. Я залилась краской стыда, однако что-либо говорить было слишком поздно. Бруно уже направлял Барбе в глубокий стремительный поток.

По счастью, Кусачка была привычна к быстрым речкам у нас дома и уверенно держалась на ногах. Мы выбрались невредимыми, но мокрыми до пояса, и я пришла в ярость, увидев Бруно скачущим напрямик к воротам. Одежда на мне была перепачкана грязью, словно у нищенки, и мне не хотелось предстать перед этими достойными людьми в таком виде. У меня в скатанном одеяле было прекрасное платье, и я могла бы переодеться, укрывшись за стеной. Однако едва нас впустили внутрь, как гнев прошел и мною вновь овладел благоговейный трепет.

Землям у подножия крепости война нанесла большой урон. Повсюду стояли обгоревшие дома, кое-где их ремонтировали и восстанавливали. Но долго осматриваться мне не пришлось. Часовой у ворот вызвал начальника караула, и тот, отвесив Бруно приветственный поклон, впустил нас в крепость. Залюбовавшись лошадьми, ловко карабкающимися по крутой извилистой дороге, ведущей к верхним воротам, я почти позабыла свой гнев и досаду. Верхний двор замка совершенно не пострадал; меня не удивило, что эта крепость не была взята. Скот притаился в своих загонах, собаки заливались лаем в конурах, из невидимой кузницы доносились удары молота по наковальне. Не успела я и рта раскрыть, как Бруно уже спрыгнул с Барбе, отдал повод груму, прибежавшему из стоящей слева конюшни, и повернулся ко мне помочь сойти с лошади. Едва я ступила на землю, как чья-то маленькая фигурка стрелой пролетела через двор замка и так стремительно набросилась на Бруно, что он отшатнулся назад.

– Бруно! Дорогой брат!

Голосок был высокий и мелодичный. Поначалу я было приняла ее за девочку-подростка, однако с первого взгляда на ее спину, затянутую зашнурованным корсетом, мне стало ясно, что это вполне сформировавшаяся женщина. Она повисла на шее Бруно, целовала его в щеки и губы, затем откинула голову назад и стала всматриваться в его лицо. Он крепко прижал ее, потом отпустил и вновь обнял, бормоча:

– Одрис! Одрис! Я знал, что с тобой ничего не случится. – И его лицо, обращенное к ней, впервые обрело выражение полной удовлетворенности. Такой устремленности, подавляющей все другие чувства, я не видела в нем с той ночи, как он ворвался в зал Улля.

Вначале я была просто заинтригована. Мне казалось, сын путаны станет стремиться к богатству или власти и, не в силах обрести ни того, ни другого, будет вечно неудовлетворен, ибо утраченного при рождении не воротить. Как же я заблуждалась! Любовь – вот что ему нужно; он жаждал любить и быть любимым.

Когда смысл этого открытия до меня дошел, я похолодела от ужаса. Возможно, когда этот человек тараном вломился в зал Улля или когда я, придя в себя после длительного периода безумия, обнаружила Бруно лежащим на мне и проникающим в мою плоть, мой испуг был сильнее, однако то была боязнь за тело, теперь же погибель грозила моей бессмертной душе. Я увидела, как можно покорить этого человека, сломить его, превратить в марионетку, исполняющую любые мои желания. Чтобы отомстить, мне не было нужды умерщвлять его тело; вместо этого я могла бы погубить его душу.