Елена Арсеньева - Пани царица Страница 67

И тут повезло: к городу подступили полки воскресшего государя Димитрия, Калуга сдалась и присягнула ему. Теперь Егорка распрямил наконец плечи. Теперь стрельцам царя Василия ходу в Калугу не было.

Мать Егора выздоровела, взялась учить сноху уму-разуму. Не так готовишь, не так хлебы печешь, не так стираешь… Стефка сначала огрызалась, потом просто-напросто перестала это делать, понимая, что свекрови нужно полное и безраздельное владычество над хозяйством. Ну и делай сама, коли тебе все мое не по нраву!

Теперь у нее сделались со свекровью вполне добрые отношения, хотя соседки не переставали колоть старухе Усовой глаза леностью и нерадивостью невестки.

– Небось завидно вам, что Стешенька у нас такая красавица! – огрызалась мать Егора, которая понимала: без этой нерадивицы и ленивицы сын в петлю полезет, а потому надо ее терпеть. Еще и привязать бы покрепче! Вот бы нарожала кучу детей.

Стефка как бы молилась об этом и печалилась, но Господь не внял молитвам, однако сама про себя знала: детей у нее больше не будет, это ей тайно сообщила бабка, принимавшая первые роды. Слишком уж они были тяжелы. Стефка меньше всего хотела еще раз испытать что-то подобное!

О сыне, о Николушке, она почти не вспоминала: он был воплощением Никиты… Ефросинья обожает своего мужа – ну вот пусть и возится с его отпрыском!

Когда миновало первое облегчение от того, что больше не придется бояться расплаты от стрельцов, Стефка откровенно приуныла: теперь возвращение в Польшу откладывалось на неопределенное время. Она оглянулась на череду безрадостных дней и ужаснулась: да неужели вся жизнь так пройдет?!

И тут до Калуги начали доходить будоражащие слухи. Говорили, что царь Димитрий не только обосновался в Тушине, но и каким-то образом заполучил к себе жену. Жену его звали Марина Юрьевна, царица Марина! Та самая панна Марианна из Самбора, у которой Стефка некогда служила камер-фрейлиной.

Ах, как же затрепетало бедное сердчишко Стефки! Как все воскресло в памяти, как заволновалась она и обрадовалась, что соотечественники так близко! Встрепенулась, бросилась к Егору с радостным рассказом о новостях, но он так посмотрел, так пожал плечами:

– А тебе-то что до этих безбожных католиков? Ты нынче православная, ты жена моя!

Стефка глянула было на мужа насмешливо и уже отточила язычок, чтобы бросить острое, уязвляющее словцо, как вдруг заметила нехороший блеск его голубых глаз – и примолкла, словно кто-то невидимый осторожно шепнул ей в самое ухо: « Тс-с! Тише! Осторожно, не то…»

Нет, Егорка не грозил ей, однако Стефка поняла: желание увидеться с соотечественниками и особенно – с панной Марианной нужно до поры до времени таить.

Ах, как ей надоело вечно кем-то притворяться! Как хотелось стать собой прежней!

Но нечего делать. Пришлось жить ожиданием новых слухов из Тушина.

С некоторых пор Стефка отчаянно полюбила базарные дни. Болталась по площади, выспрашивала, нет ли подвод из Тушина или на худой конец Димитрова или Царево-Займища. Если в Калуге вдруг оказывались поляки, бросалась к ним с расспросами, ловила каждую правдивую новость или хотя бы явную сплетню так же жадно, как иссушенный зноем цветок ловит каплю влаги. Но про панну Марианну говорили мало. Постепенно Стефка узнала, что польской женской прислуги при царице – только какая-то толстая громкоголосая баба по имени Варвара. «Барбара, это Барбара Казановская!» – вмиг сообразила Стефка и едва не зарыдала от счастья при звуке этого имени, хотя раньше Барбару терпеть не могла за придирчивость, гофмейстерина и бойкая камер-фрейлина вечно цапались. Ах, пресветлый Господь, как бы она сейчас хотела поругаться с языкастой Барбарой! Какое это было бы счастье!

Затем Стефка узнала, что пан Мнишек расстался с дочерью и уехал в Польшу. От этой новости она крепко приуныла. Видно, совсем разуверился воевода сендомирский в деле своего зятя, видно, совсем перестал верить в успех, если оторвался от своей баснословной мечты сделаться тестем московского царя и отцом царицы. Уехал… и много поляков покинули уже Россию, а она, Стефка Богуславская (теперь называемая Степанидой Усовой – фу-у!), все сидит здесь, в Калуге, как пришитая.

Доходили слухи и о семейной жизни царицы и государя Димитрия. Выходило, что он не оказывает супруге ни любви, ни уважения, меняет любовницу за любовницей, однако пани Марина почему-то от него не отъезжает, хотя ей-то отлично ведомо, что нынешний Димитрий – не прежний.

Когда Стефка поверила, что ее госпожа живет с самозванцем, она ужасно развеселилась. Ведь еще раньше, в Самборе, до появления русского царевича, панна Марианна ставила себя так высоко, что выше ее самомнения, наверное, поднималась только верхушка колокольни Ченстоховского собора. И никто, ни один даже самый родовитый шляхтич не был ей под пару – вот только повелитель всей Московии! И так низко пасть, чтобы связаться с самозванцем…

Интересно, кто он, этот новый Димитрий. Прежний, хоть и не был красавцем, любого мог за пояс заткнуть, такая сила исходила от всего его облика. И он был великим женолюбом – Стефка, у которой ушки всегда были на макушке, успела столько разузнать о красавице Ксении Годуновой и других любовницах государя… Конечно, своей жене он хранил нерушимую верность, но, с другой стороны, когда же было ее нарушить, коли после свадьбы прошло меньше двух недель?

Впрочем, подумав, Стефка рассудила, что панна Марианна, конечно, всего лишь использует своего нового мужа для достижения своих далеко простирающихся честолюбивых целей. Совершенно так, как она, Стефка, использует Егора.

За это камер-фрейлина не могла осуждать госпожу, иначе осудила бы себя саму.

Теперь ей еще сильнее захотелось соединиться с панной Марианной и Барбарой. Как бы ни было им там, в Тушине, тяжело, это всяко веселей, чем пережевывать жвачку буден в Калуге, под присмотром строгой свекрови и терпеть нежности этого теленка Егора.

Опасности, риск? Да ведь это и есть настоящая жизнь!

Стефка молилась – жарко, безудержно! – молилась о чуде, благодаря которому могла бы соединиться со своими.

И однажды небеса услышали ее мольбы.

1610 год, Россия

Защитники Троицкой обители даже не знали, как сильно действовали их непокорство и упорство на всю Русскую землю, какую внушали смелость и надежду.

Многие только благодаря Троице поняли, что «вору» можно и нужно сопротивляться. Города, скоро и быстро признававшие Димитрия, так же скоро и быстро начали от него отпадать.

Народ разъярился на собственное легковерие и понял, что больше не желает терпеть издевательства над собой. Равным образом жертвами этой ярости стали и сторонники «вора», и поляки. Обобранные до нитки люди с остервенением кричали: «Вы, глаголи[64], вы пожрали наших коров и телят; ступайте теперь в Волгу, обожритесь там рыбы!»