Ширл Хенке - Упрямица Страница 69

Будь проклят Лусеро, оставивший Нику в наследство разуверившуюся в женском счастье супругу!

Ник был терпелив, для него само ожидание ее ответного порыва было увлекательной игрой. Он дразнил ее непривычное к мужским ласкам тело, он соблазнял ее, уверенный, что наступит миг, когда она наконец отдастся ему полностью. Но он уже преодолел вершину, он исчерпал все способы, которые изучил за годы странствий.

Теперь Мерседес спала с ним в одной постели каждую ночь, но отказывала ему в близости, ссылаясь на то, что нельзя тревожить его рану. И он чувствовал себя слишком слабым, чтобы настаивать, и покорно принимал ее почти материнскую нежность.

Но с этой идиллией пора кончать!

Ник скинул с себя простыню и опустил ноги на пол. До сих пор Бальтазар помогал ему вставать с кровати. Сегодня он все будет делать самостоятельно. Он встал, огляделся и обрадовался тому, что комната не закружилась и потолок не поменялся местами с полом, как было еще вчера.

Хватаясь за мебель и пошатываясь, Ник добрел до окна и выглянул во двор. Он кликнул Лазаро, который возился у колодца, и потребовал, чтобы ему приготовили теплую ванну, потом уселся на стул и начал сдирать с себя повязки.

Ник вспомнил, как пару дней назад Мерседес убирала швы с его раны.

– Тебе не было страшно заниматься этим? – спросил он тогда. – Зашивать открытую рану?

– Женщина должна иметь навыки лекаря, – спокойно ответила она, – и облегчать чужие страдания.

– А я не мог видеть после сабельной рубки, как внутренности из раны вываливаются наружу. Мне хотелось пустить пулю в лоб несчастному, чтобы только избавить его от мук.

– Война, наверное, это и есть страдание, а не только мгновенная героическая смерть, – опять так же спокойно заявила любимая им женщина.

– Но твои пальцы дрожат… Ты боишься… или чувствуешь отвращение.

Он тогда был еще болен и поэтому проявлял непростительную настойчивость.

Она опустила глаза.

– Отец Сальвадор проверял мои знания, полученные в монастырской школе, и одобрил. Я хороший хирург.

– Так что же?

– Что?

– Ты не в себе, Мерседес?

– То, что я касаюсь тебя… меня волнует, – призналась она.

– Неужели?! Ты нервничаешь, Мерседес. Из-за меня? Скажи «да»!

Запах лаванды, исходивший от ее только что вымытых волос, сводил его с ума. Она отпрянула от него, подняв крохотные ножницы вверх, словно оружие защиты. Ник коснулся пальцами ее груди, напрягшейся под тонкой тканью платья.

Тогда Лупе прервала их беседу, принеся из кухни свежеиспеченые горячие лепешки. Теперь он вспомнил то мгновение, ради которого стоило жить.

Избавившись от повязок, Ник, стиснув зубы, накинул халат, завязал пояс и проследовал по комнате к двери. До полудня оставался еще час. Розалия была на уроке у падре Сальвадора, Мерседес пропадала в полях вместе с пеонами, а Ангелина трудилась на кухне.

Путешествие вниз, а потом через патио в ванную комнату далось ему с трудом, но разве он не был приучен с юности преодолевать трудности? Только так можно было выжить на войне.

Ник с наслаждением погрузился в теплую воду, откинул голову на край ванны, смежил веки и подумал, что если бы Мерседес окончательно убрала с его раны эти проклятые швы, то он был бы наверху блаженства.

Мерседес спешилась у ворот и тут же приказала конюху расседлать и обтереть вспотевшую кобылу.

– Мы не ожидали вас так рано, донья Мерседес.

– Лошадь вдруг захромала. Позаботься о ней, осмотри копыта.

– Да, конечно. Только сначала я должен поспешить в ванную. Дон Лусеро, может быть, нуждается в моей помощи.

– Он что, купается?

– Да, сеньора.

– Я сама посмотрю, что ему надо.

Она была немножко зла на Лусеро. Вдруг он будет так неосторожен, что его раны вновь откроются.

Мерседес никогда еще в жизни так не торопилась. Что происходит с гордой Мерседес, хозяйкой поместья Гран-Сангре? Перед массивной дубовой дверью, отделяющей ванную комнату от залитого жарким солнцем патио, она остановилась, чтобы перевести дыхание.

Ей вспомнилась Инносенсия, ласкающая ее супруга. Мучимая тяжкими воспоминаниями и недостойной для благородной доньи ревностью и любопытством, она слегка приотворила тяжелую дверь и заглянула в щелочку.

Боже, как он был красив обнаженный, как похож на какое-то древнее божество! Если бы еще только знать, кто он есть на самом деле…

– Заходи, не стесняйся, – позвал Ник. – И закрой поплотнее за собой дверь.

Она вошла, пряча глаза от стыда.

– Твои швы разойдутся от теплой воды.

– Тогда убери их совсем, моя лекарша.

– Я… – Мерседес вдруг потеряла дар речи. – Я не решаюсь дотронуться до тебя.

Он не стал напоминать ей, что до этого они много раз были близки.

– Подойди ко мне, – приказал он ей властно.

Все ее разгоряченное тело, истомленное по его ласкам, требовало, чтобы она отдалась ему. Но кого она любит, самозванца или Лусеро?

От него пахло табаком, а Лусеро не курил, он был добр, а Лусеро жесток, с Лусеро ее соединила церковь, а с преступным незнакомцем – кто? Только ее личный выбор.

– Не бойся, дорогая, – сказал он. – Ты для меня все… все мое достояние, моя судьба… моя единственная надежда на будущее.

Его ласковые слова, его искренность, в которую она поверила, его сильное, гибкое тело, чьи изгибы так чудесно соответствовали изгибам ее тела, заставили ее забыть о сомнениях, об угрызениях совести, о том, что вода расплескалась из ванны, и о том, что слуга мог это заметить…

– Почему сейчас все по-другому? – спросила Мерседес.

– Потому что ты открыла себя, ты узнала, кто ты есть на самом деле и… кто я для тебя…

Ее взгляд помрачнел.

Чтобы подавить это недоверие в любимом ему лице, он обрушил на него град поцелуев и вложил в это дело всю страсть, на которую был способен. Как соблазнительна была ее кожа, ее душистые шелковистые волосы, окутавшие их, и отвечающие на его поцелуи губы!

Но все же, сохраняя остатки гордости и недоверия, Мерседес прошептала:

– Только не здесь. Пожалуйста, займемся этим в спальне.

15

Ник с сожалением покинул ванну, промокнул полотенцем капли воды, не стесняясь страстных, горящих, словно у степной кошки, глаз Мерседес, накинул халат и вместе с нею, рука об руку, пересек залитое солнечным светом патио.

– Ты уверен, что лихорадка окончательно оставила тебя? – осведомилась она, этим как бы подзадоривая его.

Радость жизни переполняла Ника. Неужели любимая женщина заигрывает с ним?

– Я вполне здоров для того, что мы собираемся совершить.

Спальня манила прохладой, особенно ощутимой в жаркий день, и сумраком. Мерседес вошла в нее решительно, но задержалась у края необъятной кровати, в которой уже много раз происходили их любовные поединки.