Патриция Хэган - Любовь и ярость Страница 7

– Может, теперь все будет по-другому. Не забывай, она выросла за эти годы. И не исключено, что смогла раскусить Элейн.

Он, тяжело вздохнув, ничего не ответил, и Китти поняла, что муж боится тешить себя напрасными надеждами.

– Ну а теперь, – весело сказала она, вставая и поправляя смятое платье, – давай-ка приведем себя в порядок и отыщем нашего сына. Надо же сообщить ему новости.

Слова Китти заставили Тревиса очнуться от невеселых мыслей. Схватив за руку улыбающуюся жену, он неожиданно притянул ее к себе и, быстро перевернувшись на живот, подмял под себя. Накрыв Китти своим телом, он пылко прошептал:

– Ну уж нет, милая, не так быстро. Пока ты угостила меня только закуской. Не пора ли перейти к основному блюду?!

И Китти ни на секунду не заколебалась. Бешено стучавшее сердце отозвалось на зов, любовь и страсть захватили их, и влюбленные продолжили самозабвенный полет в страну чувственных наслаждений.

Глава 2

Франция

Июль 1889 года

Гевин Мейсон не мог оторвать глаз от своего отражения в огромном зеркале в массивной позолоченной раме.

Ему очень нравилось то, что он видел.

В зеркале отражался мужчина среднего роста, с хорошей фигурой, и, по его собственному мнению, весьма привлекательной внешностью.

Откинув с высокого лба прядь светлых непослушных волос, Гевин недовольно насупился. Черт бы побрал эти кудри!

Вечно разлетающиеся во все стороны, пышные и непокорные, они придавали ему мальчишеский вид. Боже, как же он их ненавидел! Пришлось даже отрастить усы, но и с ними Гевин казался гораздо моложе своих двадцати пяти лет.

Цвет его волос нравился ему еще меньше. Светло-пшеничного оттенка, они порой напоминали ему яичный желток.

Тем не менее женщинам он нравился – и его непослушные вихры, как ни странно, тоже. Ну что ж, подумал он, значит, все не так уж плохо.

Он придвинулся еще ближе к зеркальной поверхности и принялся озабоченно разглядывать крохотное пятнышко в уголке глаза. Глазами он был совершенно доволен, ему был по душе даже их необычный темно-голубой цвет. Несколько лет назад одна из многочисленных шлюх, без которых он не мыслил своего существования, как-то в ярости крикнула ему, что у него взгляд как у ядовитой змеи.

– Ты настоящая змея, – кричала она, – хоть И с синими глазами, настоящее отродье сатаны!

Злобная усмешка искривила тонкие губы. Змея! Ну что ж, неплохо, он был даже польщен таким сравнением. Кое-кто из его приятелей, с кем он часто проводил время за дружеской попойкой, тоже иногда называл его «змеей», и он не обижался. Казалось, что это прозвище делает его значительнее, старше – что он становится больше похожим на отца. Да, с гордостью подумал он, Стьюарт Мейсон был не последним человеком в Кентукки и, если бы не этот трижды проклятый Тревис Колтрейн, был бы жив и сейчас.

Его мальчишеское лицо исказила гримаса гнева. Хотя он и был еще почти ребенком, когда случилась беда, но отчетливо помнил все, как будто это случилось вчера. Перед его глазами снова возникла страшная картина: вот бездыханное тело отца вносят в дом и кладут на кухонный стол. В ушах звенит страшный крик матери, и маленький Гевин чувствует, как все холодеет внутри и судорога страха скручивает желудок. До сих пор ему иногда снилось мертвое лицо отца, залитое кровью, и прямо между широко раскрытых глаз – черная дыра.

Вместе с людьми, которые принесли домой тело отца, пришла и Элейн Барбоу. Именно она и была тем человеком, который взял на себя труд объяснить юному Гевину, что его отец верил в одно, а Тревис Колтрейн – в другое. Она сказала также, что Гевину еще не раз придется слышать об отце разные небылицы, например, что он был членом страшного ку-клукс-клана и делал ужасные вещи.

– Но ты не должен верить этому, – прошептала Элейн. – Твой отец был храбрейшим из храбрых, потому что жизни своей не пожалел, защищая то, во что свято верил. А верил он в превосходство белой расы и в то, что негры должны знать свое место. И ты, Гевин, не должен думать плохо об отце.

И он вырос, гордясь Стьюартом.

Его мать так и не оправилась от этого удара. Казалось, желание жить покинуло ее, она лежала целыми днями, забыв об осиротевшем Гевине, и не прошло и года, как ее не стало.

Единственные близкие родственники мальчика, дядя с женой, и не подумали взять к себе сироту. Этой бездетной паре шумный и подвижный ребенок показался слишком большой обузой. Они уже обсуждали, что, может быть, стоит отправить его в городской приют, но тут вмешалась Элейн. Категорически заявив, что не позволит сыну Мейсона жить с чужими людьми или рассчитывать на городскую благотворительность, она увезла мальчика с собой. Так Гевин впервые попал в огромный, фантастической красоты особняк семьи Барбоу, и с этого момента у него началась совершенно новая жизнь. Теперь он не знал ни в чем нужды, носил роскошную одежду, дорогую обувь, забыл о том, как ложился спать на пустой желудок. Потом Элейн ненадолго уехала, а вернувшись, привезла с собой Дани Колтрейн. Бог свидетель, разве он рассердился на это? Кто бы знал, что значит жить бок о бок с отродьем человека, который лишил его отца, а ведь он, черт побери, и слова не сказал! И никогда бы не сделал этого, скорее добровольно отправился бы в приют. Он так и сказал тогда Элейн, а та, вздохнув, погладила мальчика по голове и объяснила коротко, что Дани не виновата в том, кто ее отец. Она добавила, что девочка – дочь ее родной сестры и, следовательно, член семьи Барбоу, и это самое главное, а значит, и обсуждать тут нечего.

Поначалу Гевину приходилось нелегко, но мало-помалу он привык. А по мере того как девочка становилась старше, она все больше нравилась Гевину, и теперь он с удовольствием останавливал на ней взгляд. Шли годы, и Дани постепенно хорошела, превращаясь в хрупкую, очаровательную девушку с глазами цвета свежего меда. По спине ее рассыпалась густая копна светло-каштановых волос, а изящная фигурка, стройная, как фарфоровая статуэтка, не раз заставляла сердце Гевина отчаянно колотиться в груди. Он сравнивал ее с сочным, истекающим соком плодом, и у него чесались руки сорвать его. \ Дети росли, но вот наступил день, когда скончался отец Элейн, а та, ничего не понимая в финансовых делах семьи, принялась распоряжаться сама. Не прошло и нескольких лет, как они были разорены. Поэтому, когда французский аристократ граф Клод де Бонне сделал Элейн предложение, она, не колеблясь ни минуты, согласилась и уехала во Францию. У де Бонне был прелестный маленький замок на вершине скалы на берегу Средиземного моря, недалеко от Монако. Туда Элейн перевезла и детей.

Никогда еще Гевин так не скучал по дому, как в те первые годы. Поначалу ему безумно хотелось вернуться в Кентукки, но постепенно он привык, и новая жизнь вскоре даже понравилась ему. Благодаря принцу Чарльзу III, тридцать три года тому назад разрешившему на своей земле азартные игры и построившему первое казино, Монако, или Монте-Карло, как называл его сам принц, скоро превратилось в бурлящую жизнью роскошную столицу игорного бизнеса. Жизнь здесь была сказочной и восхитительно интересной. Гевин все реже и реже думал о возвращении в Америку, и его мечты о родине как бы заволокло легкой дымкой. Не то чтобы он решил навсегда остаться во Франции, просто теперь возвращение откладывалось на неопределенный срок. Пока он может наслаждаться всеми прелестями Монте-Карло, он не вернется домой.