Елена Раскина - Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице Страница 7

– Ах, матушка, этот слуга, видно, и вправду переодетый принц! – добавила с другого конца стола впечатлительная Марыся.

– Может, принц, а может, и ловкий мошенник, который одурачил доверчивого князя Адама… Наш Адам, как и все схизматики, не семи пядей во лбу! – резонно заметил пан Ежи.

– Если они едут сюда, то мы вскоре сами сможем увидеть этого Димитра! – вступил в разговор сын пана Ежи, Станислав.

– На все воля Божья, дети мои, на все воля Божья… – Пан Ежи молитвенно сложил ладони и поднял глаза к потолку.

– Урсула – умная девочка, – заметила пани Ядвига. – Она радеет о благе нашего дома. Вишневецкие не зря везут сюда этого Димитра. А что, если принц влюбится в одну из наших дочерей? Скажем, в Марысю? Чем она не хороша? Станет владычицей Московии!

– Я? Королевой? – переспросила Марыся, и щеки ее залил румянец. – Не может быть! (Но сердце ее пело: может быть! Конечно, так и будет! Ах, если бы знала тогда пятнадцатилетняя глупая девочка, что Московское царство станет ее тюрьмой, а скоро и могилой!)

– Это все бредни, отец, типа твоей вечной сказочки про Шарлеманя! – недоверчиво скривился пан Станислав, все чаще осмеливавшийся перечить главе дома Мнишеков. – Кто же посадит этого бродягу, бывшего слугу, на московский трон? На этом престоле крепко сидит Годунов!

– Кто?! Вот ты и посадишь, когда я повелю тебе взяться за саблю! Мы! Речь Посполитая! Наше шляхетное войско! – воинственно выкрикнул пан Ежи, стукнув кулаком по столу. – Тогда Московия будет другом и Литвы, и Польши, а не нашим врагом, как ныне, и все ее богатства откроются для нас на вечные времена!

– После кровавого тирана Ивана и коварного узурпатора Бориса Годунова в Московии воцарится благородный король-рыцарь, обязанный нашему шляхетству… Уж мы сумеем взыскать с него за услуги! – поддержал отца старший сын, Николай, правая рука отца, отличавшийся расчетливостью и крепкой хваткой к хозяйству.

– А Марыся станет королевой! – присовокупил третий сын, Сигизмунд, названный в честь короля Речи Посполитой.

– Почему Марыся? Почему не я? – обиженно вмешалась в разговор одна из дочерей, хорошенькая Бася.

– Мала еще! В куклы пойди поиграй! А лучше посиди и почитай из латинской грамматики или из древних авторов! А то целый день по всем коридорам только твой топот и слышен! – с деланой суровостью прикрикнул на Басю Станислав.

– Еще медведя на охоте не убили, а уже шкуру его делят! – сказал пан Ежи. – Ишь, раскудахтались! Посмотрим, какого бродягу привезут к нам Вишневецкие! Кто докажет, что он и вправду – принц?!

– Если сам князь Адам поверил этому Димитру, то он и вправду принц! – возразила мужу пани Ядвига.

– Князь Адам известен своим легковерием на всю Речь Посполитую… – отрезал пан Ежи. – А зять наш, Константин, повторяет все, что скажет князь Адам. Нет у меня им обоим веры! Сам все проверю, сам этого бродягу прощупаю, каждую косточку ему перетряхну! Слышите, сам!!!

– Тряси ему кости, муженек, да не перестарайся! – В семейных спорах пани Ядвига старалась не уступать мужу (пусть помнит, что она из знатного и богатого рода Тарло, а Тарло богаче Мнишеков!). – Нам московский принц больше выгоды и удачи сулит, чем бродяга!

Марыся хихикнула и оторвала от скатерти еще одну кисточку. Вслед за ней засмеялись другие сестры, потом – братья. Пан Ежи хранил молчание. Он еще не решил, как ему относиться к этим необычайным новостям. У пана Ежи, как говорила пани Ядвига, был «государственный ум». А государственные люди думают долго, но верно.

Ах, несчастные, ах, легковерные, принц он или нет – это совсем не важно! Важно то, примет ли Московия, привыкшая к царям-тиранам, государя-рыцаря! Теперь, в башне Коломенского кремля, Марина понимала: не примет, не приняла. Но тогда она, как и все в их семье, за исключением хитрого и недоверчивого пана Ежи, упивалась безумными мечтами. Расплата за мечты – какая она горькая! Как полынь…

Димитр, сын тирана Ивана. Самбор, 1604 год

Каким она увидела Димитра впервые? В тот необыкновенный день, когда в Самборском замке все замерли в ожидании и томились от мучительного, невозможного, расцвеченного самыми невероятными фантазиями любопытства… В тот день (о, Господь Всемогущий, как тяжело это вспоминать сейчас, в башне, когда от стены до стены – четыре шага, а в сердце – ад!) Марыся и Бася почти не отходили от большого, с цветными стеклами, стрельчатого окна в пиршественной зале. Они знали, что сейчас приедет старшая сестричка Урсула, а с ней – князь Константин Вишневецкий, а может, и сам князь Адам, а с ними, а с ними… А с ними тот самый молодой господарчик, которого даже недоверчивый пан Ежи с недавних пор перестал называть бродягой, а пани Ядвига и попросту зовет «принцем и будущим владыкой Московии».

Марианна все утро провертелась перед зеркалом и так сама собой залюбовалась, что мочи нет! Бася – та надулась как мышь на крупу. Во-первых, ей не дали нарядиться в платье сестрицы Урсулы – синего бархата со шлейфом и пышными рукавами, сказали, что мала еще, младше Марыси, а во-вторых, Марыся была слишком хороша собой и затмевала Басю. Стоял на редкость теплый март 1604 года, снег уже растаял, весенний воздух будоражил кровь и кружил голову, и Марысе отчаянно хотелось, чтобы «молодой московский господарчик» оказался красивым, статным, смелым и добрым, настоящим рыцарем и влюбился в нее. Конечно, в нее, а в кого же еще? Бася мала, а Урсула замужем. Марианна, впрочем, оставила кукол только год назад, но об этом ей сейчас не хотелось вспоминать.

Вот они появились… Идут через двор замка. Сейчас поднимутся по лестнице, надо быть наготове. Отец, сестричка Урсула со своим князем Константином (князя Адама почему-то с ними нет!), и вот он, вот он – «молодой господарчик»… Одет в гусарскую венгерку, улыбается… Марина отчетливо помнила, как Бася закричала: «Марыся, смотри, у него большущая бородавка под глазом… Да не одна – две! Другая – на носу!»

И Марыся тогда ответила: «Ты глупая, Бася, ну при чем тут бородавки?!» А сама подумала: «И правда, бородавки… И большие… Не так уж он красив. Невысокого роста, плохо сложен. Кажется, одна рука короче другой – когда ходит, это видно. Но лицо серьезное и печальное. И улыбается хорошо. Почти как старший брат Михал. Только вот бороды и усов не носит. А жаль. Михал говорит: какой же рыцарь без усов?!»

Вслух же Марианна сказала: «Бася, у нашего покойного короля Стефана Батория бородавок было еще больше».

– Откуда ты знаешь? – фыркнула Бася.

– Видела на портрете, да и матушка рассказывала.

– А может, тогда он сын короля Стефана, а не тирана Ивана? – предположила Бася.

– Откуда ты это взяла? – с усмешкой спросила Марыся.

– Бородавки пересчитала! – хихикнула Бася. – Будет у тебя бородавчатый муж, а у меня – другой, красивый! – (Бася была явно разочарована «московским принцем».)

– Не смей, Баська! У него лицо хорошее. Грустное только… – заступилась за гостя Марыся. Бася показала сестре язык и отошла от окна. Она уже потеряла интерес к московскому гостю. А вот Марыся, напротив… Что-то ее тянуло к этому молодому человеку. Наверное, тайна…

Марианна всегда любила разгадывать тайны. И даже в конце своего страшного пути она не могла отказаться от этого занятия. Только теперь у нее оставалась всего лишь одна неразгаданная тайна – зачем же она пришла в этот горький и кровавый мир, потеряла всех, кого любила, и оказалась здесь, в башне, заживо погребенной…

Димитр плохо говорил по-польски, но Марианна быстро научилась его понимать. Как и всем в Самборском замке, он показал ей золотой нательный крест – главное доказательство его царского происхождения. На этом кресте действительно можно было различить затейливую буквенную вязь, свидетельствовавшую о том, что он принадлежал (или принадлежит?) царевичу Димитрию Иоанновичу. Димитр уверял, что этот крест еще в младенчестве надела ему на шею матушка – царица московитов Мария. Он рассказывал об этом так искренно и уверенно, что нельзя было усомниться в происхождении креста. Пан Ежи крепко тряхнул «молодого господарчика» при встрече – все выведывал и расспрашивал, чуть ли не поминутно крепко дергал «московского гостя» за спутанные нити воспоминаний и слов. Но как ни старался пан Ежи – ни одна из этих нитей не оборвалась.

И дело было даже не в речах «молодого господарчика», а в том, как он произносил эти речи, в исходившей от него горячей, страстной, уверенной силе. Марианна чувствовала: этот человек вправе мстить Годунову, выстрадал это право, но она не была до конца уверена в том, мстит ли он за себя или за кого-то очень ему близкого, за друга или брата. Быть может, за брата, с которым Димитр так сроднился, что в полной мере отождествляет себя с ним? Но нет, он собирается мстить за себя, конечно же, за себя… А брата его названого, мальчика по имени Иван Истомин, убили вместо Димитра в Угличе. Они были так похожи и так дружны, что царица-мать целовала их обоих перед сном… Так рассказывал Димитр – и все в Самборском замке (и даже хитроумный пан Ежи) верили ему.