Сьюзан Девис - Взгляд Ангела Страница 7

Зак окликнул ее:

— Мисс Линдер?

— Ну, что еще? — огрызнулась она, уперев руки в бока. Зак спросил с невинным видом:

— Не будете ли вы столь по-христиански милосердны, чтобы проводить меня в ближайший нужник, прежде чем мой пузырь лопнет?

Бет Энн задохнулась, лицо ее стало пунцовым:

— Не вздумайте вставать, у вас разойдутся швы, а мне совсем не хотелось бы, чтобы вы здесь оставались дольше, чем это необходимо.

Зак изобразил на лице напряжение:

— Тогда попробуйте найти другое решение, прежде чем я обмочу ваши чистые простыни.

— Это… удобство под кроватью. Я пришлю Бака помочь вам.

— Лучше поскорее дайте мне эту чертову штуку, пока оба мы с вами не попали в дурацкое положение!

— О, тысяча чертей! — с горящими щеками Бет нырнула под кровать, вытащила оттуда фарфоровый горшок, плюхнув его на матрац, и помогла Заку лечь на бок.

— Спасибо, мисс Линдер, — сказал Зак, со смехом и облегчением, и слова его сопровождались бульканьем в горшке.

Бет Энн замешкалась на пороге, сгорая от стыда:

— Приберегите вашу признательность, преподобный. Я сожалею, что мне приходится услуживать вам.

Она удалилась с презрительной гримасой.

Зак грустно улыбнулся. Конечно, очнуться с огнестрельной раной в плече было не лучшее, что с ним случилось, но он сделал очень интересное открытие: Бет Энн Линдер была не больше ангелом, чем он — проповедником.

Глава вторая

«Каких только мерзавцев не встретишь в тюрьме», — подумал Зак.

Он сидел на кровати, а вокруг него валялись раскрытые седельные сумки. Он осторожно развернул свою последнюю чистую сорочку, вытащил плоский кожаный кошель и достал оттуда помятую и пропитанную потом карточку мисс Бет Энн Линдер. Такие карточки снимают, как правило, странствующие фотографы: без особой выдумки выполненный «мертвый» портрет хорошенькой, кокетливо разряженной, молодой леди. Такие карточки делаются для стариков-родителей или кавалера и хранятся как самые драгоценные реликвии.

А Бет подарила ее своему любовнику. И вряд ли была права. Теперь это было ясно как Божий день.

— Том, сучий потрох! — сквозь зубы пробормотал Зак. — Я всегда знал, что ты вонючий лжец!

«Слава богу, что Том Чепмэн до сих пор в Юме, сидит в местной тюряге», — решил Зак.

В противном случае он нашел бы некоего Зака Медисона и вытряс бы из него всю душу за эту украденную карточку, на которой была запечатлена одна из самых славных любовных побед Тома. Он охотно показывал всем карточку, как будто это был по меньшей мере индейский скальп, и без конца пересказывал историю своего увенчавшегося полным успехом соблазнения. Впрочем, чем еще заниматься в тюрьме после трудового дня, когда черт-те знает как наломаешься?.. Понятно — лясы точить. И Зак слушал Тома, как, впрочем, и все остальные.

В то время Зак отбывал свое шестимесячное заключение за то, что освободил одного поганца-трактирщика от забот о его денежках, отложенных на черный день. Зак стянул их все до последней монеты. Тот гад заслужил это, но если бы Зак знал заранее, что зятем у этого трактирщика был шериф, он бы, конечно, и близко к Тем деньгам не подошел.

Нельзя было думать, что Зак малодушно прозябал в тюрьме, но случались удушливые, пропитанные вонью вечера, когда голос Тома и его фантазии в темноте были единственным для Зака утешением.

Зак повернул маленькую карточку к окну на свет и принялся внимательно изучать то лицо, о котором по ночам грезили десятки заключенных. Было чрезвычайно трудно провести параллель между этим портретом и той язвительной, с острым как бритва языком мегерой, с которой он познакомился вчера. Еще труднее было «вписать» сюда образ той знойной милашки, о которой Том прожужжал в тюрьме все уши Заку и остальным.

Что и говорить, Том с охотой вспоминал свою крошку Бет Энн, такую доверчивую, такую любящую, исполненную страстного желания уехать подальше от своего толстожопого лицемера-папаши. Это желание у нее было так велико, что ради него она готова была поверить во все что угодно, даже в басни Тома, — змеиный язык! — о его любви и привязанности к ней.

— Эй, ребята! — говаривал Том, ухмыляясь так мерзко, как умел только он. — Это было так же легко, как застрелить рыбу из ружья, но в два раза забавнее!

Том не упускал в своих воспоминаниях ни одной пикантной подробности. Его мощный бас падал на слушателей как лавина. И заключенные, помимо воли, рисовали перед своим мысленным взором всякие пошлые картины.

Заку больше других запомнился тот рассказ Тома, в котором он вспомнил о том, как в первый раз сорвал с Бет Энн ленточку, которой та подвязывала свои волосы. Сорвал и восхищенными глазами следил за тем, как рассыпаются по плечам роскошные вьющиеся локоны. Он вспоминал пьянящий вкус ее губ, их непередаваемый аромат, рассказывал о том, как учил ее по-настоящему целоваться: не давить друг другу на плотно сжатые губы, а сплестись языками и… Какая она была робкая, раскрасневшаяся и одновременно заинтригованная, когда он в первый раз залез ей под кофточку. Соски у нее были розовые и нежные, как конфетки, а кожа напоминала мед со сливками…

— По всему телу такая кожа, братцы, по всему телу!

А ее бедра, тянущиеся вверх, навстречу мужской силе. Боже правый! Такие упругие, горячие… Длинные сильные ноги… — Страстное желание в ее глазах… Она опустошила Тома, выжала его, как лимон… Это было так здорово! — Чистый рай, братцы, — всегда заканчивал очередной свой рассказ Том под неясное бормотание и стоны, разносившиеся по всей камере. — Это был мой собственный рай!

Зак провел рукой по горящим глазам и облизал пересохшие губы. Даже сейчас он не мог равнодушно вспоминать живописания Тома. Даже сейчас, когда он познакомился с этой молодой леди. А познакомила их пуля, которая разбила все его иллюзии.

В те бесконечно долгие вечера, любовные излияния Тома исполненные невыносимой пыткой неудовлетворенного желания перемежались упоминаниями о Вольфе Линдере и «Отдыхе путника». Но заключенным подавай только Бет Энн, все остальное для них отходило на второй план. Для всех, кроме Зака. Как и товарищи по камере, он возбуждался от любовных историй Тома. Но этим Зак не ограничивался, и однажды у него в мозгу начала созревать некая идея… Зак даже не понял толком, зачем ему понадобилось украсть эту карточку перед самым выходом из тюрьмы…

Теперь, спустя полгода после своего освобождения, он, к великому сожалению, опять разошелся с законом и вынужден был на какое-то время лечь на дно. Рано или поздно власти озаботятся розыском какого-нибудь нового преступника, типа Тома Чепмэна, и позабудут про невинные шалости Зака Медисона. Им будет не до него и тогда Зак вздохнет свободно. В конце концов он не самый последний мерзавец, даже у него есть в душе какой-то свой собственный кодекс чести… Разве приносят мелкое мошенничество, воровство или даже выдавание себя за блюстителя порядка какой-нибудь серьезный урон человечеству? В поле зрения западного законодательства подобные вещи не разглядеть и в лупу. К тому же Зак никогда не нарушал закона, когда видел, что может добиться своего обыкновенной хитростью. Конечно, когда он отказывался от какого-нибудь «дела», то руководствовался при этом отнюдь не рассуждениями о том, что оно грязное и несправедливое. Но он никогда никому не принес большого вреда и не подминал под себя тех, кто не так ловко, как он, разбирался в вопросах выживания в этом мире. Каждый раз, выбирая цель своей очередной аферы, Зак делал это с величайшей осторожностью. Он уподоблял себя Робин Гуду, который обирал богатеев и мерзавцев и одарял бедных.