Симона Вилар - Замок тайн Страница 7

Он затянул псалом, и все присутствующие в церкви встали и хором подхватили:

Все те, кто в мире сем живут,

Творцу хвалебный гимн поют.

И служат с трепетом живым,

Придите, радуйтесь пред Ним.

Пели они монотонно, безрадостно. И тем не менее это унылое песнопение придавало общую привлекательность протестантскому богослужению. Джулиан с удивлением заметил, что и король вторил словам псалма. Да, ведь король тоже был протестантского вероисповедания, хотя по его почти эпикурейскому восприятию жизни это было трудно вообразить.

Наконец пение умолкло, и громогласный голос Захарии Прейзгода загремел с кафедры:

— Я — недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете гласом и мышцею своею. И я не перестану клеймить вероотступничество, измену, ереси и колебания в нашей истинной вере. Ибо вы колеблетесь и сомневаетесь, забывая: «Грядет Господь Иисус на красном коне сразиться с нечестивцами, со змеями, попирающими землю».

Голос преподобного Захарии так и гремел под каменным сводом, глаза пылали фанатичным огнем. Дикция у него была прекрасная, слог и знание текста завораживали. Он говорил цветисто, если подобное определение можно применить к проповеди, сулящей кары и муки за малейшее прегрешение. И все же от оратора исходила такая мощная, почти гипнотическая волна, что даже Джулиан невольно поддался ей, наклонился вперед, онемевший и завороженный настолько, что обычный звук крышки захлопываемых часов подействовал на него так, что он чуть не вскрикнул. Джулиан резко повернулся к Карлу, который спокойно прятал часы в карман. Карл чуть подмигнул ему и пожал плечами; вся магия слов и взоров оратора вызвали у его августейшей особы лишь обычную циничную полуулыбку.

Преподобный Захария закончил очередной гневный пассаж и только обратил свой огненный взор к пастве, чтобы еще раз насладиться видом плачущей и кающейся толпы, как вдруг с грохотом распахнулась дверь, и в проходе меж молящимися появилась группа новых прихожан.

Проповедник так и застыл с гневно вознесенным над головой кулаком. Присутствующие словно очнулись, стали оглядываться, переводя дыхание и обмениваясь репликами. Карл Стюарт невольно подался вперед. И даже невозмутимый Джулиан застыл, открыв рот.

Вошедшие остановились на возвышении у лестницы, и тусклый дневной свет осеннего дня словно заискрился на них. Вернее, сияние исходило от молодой дамы, стоявшей впереди, от ее яркой, вызывающей красоты и роскошного платья алого шелка, расшитого золотом. Она была истинно великолепна, словно луч света среди темной массы прихожан, и отвести глаз от нее было невозможно.

Несмотря на свой невысокий рост, она была безупречно женственна и грациозна. Из-под широкополой шляпы, капризно-небрежно украшавшей ее безукоризненную голову, ей на плечи стекали тугие завитки солнечно-золотых, почти перламутровых локонов. Пышный плюмаж черно-белых перьев опускался на одно плечо. Бархатный плащ, тяжелыми складками ниспадавший до пола, был надет так, чтобы не скрывать роскошного платья с отложным воротником голландских кружев, и само платье было достаточно открыто, чтобы оказался виден низкий вырез лифа и пышные рукава, обшитые позументом, в прорезях которых виднелся нижний рукав из сборчатой кисеи. В руках красавица держала длинноухого щенка персикового цвета и, чуть подняв подбородок, окидывала взглядом зал. Когда она повернулась, стало видно ее на удивление привлекательное лицо. Овал его по форме напоминал сердечко: широкий выпуклый лоб, высокие скулы и округлые щеки, плавно сужающиеся к маленькому, чуть заостренному подбородку. Кожа ее казалась светлой, как лунный свет, очаровательный гордый рот, небольшой нос безупречной формы и под темными дугами изысканных бровей — миндалевидные, словно лисьи, глаза глубокого темно-синего цвета.

— Ева! — почти выдохнул Карл.

А Джулиан подумал, что так же хороша должна была быть и сама праматерь Ева, если ради нее Адам забыл все заповеди Божьи. Он сам, как зачарованный, глядел на девушку, будто вбирая в себя теплоту и чувственность, чарующее обаяние, каким словно светилась Ева Робсарт. Да, такая могла увести из-под венца любого.

В церкви воцарилась тишина. Ева, чуть высокомерно оглядев собравшихся и поудобнее перехватив спаниеля, грациозно сошла по лестнице и направилась к передним рядам, где для дочерей лорда Робсарта были предусмотрительно оставлены места. Двигалась она легко, словно ее нес невидимый ветер, будто она не видела никого вокруг, лицо ее светилось высокомерием. Она откинула голову немного назад, делая вид, что ее не интересует впечатление толпы, собравшейся в церкви. А в зале и в самом деле произошло движение, возник ропот, переходящий в возмущенный гул. Само появление этой красавицы в ее яркой одежде, с чуть заметной улыбкой являлось унижением суровых нравов пуритан, и они глухо роптали, не смея громко высказать возмущение; лишь немногие улыбались, а некоторые даже привстали, приподнимая шляпы. Кланялись не только девушке, но и ее спутникам.

Джулиан обратил внимание на рослого, широкоплечего мужчину в военном мундире. Так вот каков племянник убийцы короля, этого трижды проклятого Гаррисона! Хорош собой, одет элегантно, но без щегольства. Мужественное лицо с аккуратной небольшой бородкой, светлые глаза. Волосы русые, почти золотые, были острижены не под скобу, как у пуритан, но короче, чем у кавалеров, и лежали красивой естественной волной. Гаррисон двигался мягко, как свойственно сильным крупным мужчинам, но в том, как он шел, опустив плечи и чуть склонив голову, чувствовалось, что ему явно не по себе. И не только потому, что они прервали проповедь или его ожидала встреча с брошенной невестой. Он явно не одобрял того неприкрытого вызова, какой всем своим видом выражала его прекрасная спутница. Тем не менее он подчинялся ей — значит, помощник шерифа был полностью под каблуком у своей невесты.

Но Джулиан тут же перестал думать о нем, лишь только взглянул на спутницу этой пары, шедшую чуть позади. Он сразу узнал в ней свою утреннюю знакомую. Она и в самом деле была высокая, и, как оказалось, совсем молоденькая — ей не было и двадцати. Это угадывалось по хрупкой девичьей фигуре и застенчивой робости, с какой она держалась. Как и Стивен Гаррисон, она явно была смущена тем вниманием, которое они привлекали к себе. Девушка шла, опустив голову, нервно сжимая тонкими пальцами томик Библии. Когда она чуть повернулась, Джулиан увидел ее лицо. Красавицей в полном смысле она не была, но большие карие глаза под длинными темными дугами бровей и кремово-медная смуглая кожа придавали особую прелесть этому серьезному сосредоточенному личику. Нос был несколько длинноват, но тонок, а рот, пожалуй, слишком велик и излишне чувственен для столь скромного взгляда. Вот открытая стройная шея была по-настоящему красива: длинная, чуть склоненная вперед — такие называются лебедиными; голова посажена на ней с врожденной естественной грацией, с гордостью, внушающей почтение.