Коварный обольститель - Хейер Джорджетт Страница 7

– Неужели тебе нужна супруга, которая выйдет за тебя замуж исключительно ради твоего состояния? – поинтересовалась герцогиня, выразительно приподняв брови.

– Не думаю, что буду особенно уж возражать, при условии, что мы поладим друг с другом. Кроме того, такая жена едва ли станет разыгрывать передо мной трагедию, а что-либо подобное неизбежно приведет к нашему расставанию в самом ближайшем будущем, мама. И мысль об этом не доставляет мне удовольствия!

– Трагедия необязательно является постоянным спутником брака по любви, – сухо заметила ее светлость.

– Кто может знать об этом лучше, чем я? – парировал Сильвестр, одарив герцогиню ослепительной улыбкой. – Вот только где мне найти жену, похожую на тебя? Покажи мне ее, и я постараюсь полюбить эту девушку всем сердцем, а потом и женюсь на ней, не страшась последствий!

– Сильвестр, ты говоришь ужасные глупости!

– Отчего же? Нет, правда, мама, хотя мне довелось видеть некоторые браки по любви, выдержавшие испытание временем, я был свидетелем и множества неудачных! О, вне всякого сомнения, среди моих знакомых легко отыщется немало жен и мужей, которые уставятся на меня с высокомерным негодованием, если я позволю себе выразить сомнение в том, что они счастливы в браке! Не исключено, им просто нравится ревновать, устраивать скандалы, ссоры и недоразумения, но только не мне! Хорошо воспитанная женщина, которая выйдет за меня замуж только потому, что хочет стать герцогиней, вполне меня устроит и скорее всего, замечательно подойдет для этой роли. – В глазах его заплясали лукавые искорки. – Или ты хочешь, чтобы я вывернул свой сюртук наизнанку, напялил его на себя и отправился на поиски суженой, как тот принц из сказки? Кстати, я всегда был о нем невысокого мнения, если хочешь знать! Редкий болван! Как он мог надеяться встретить кого-нибудь на таком маскараде, кроме совершенно неподходящих женщин, жениться на которых было бы верхом безумия?

– Совершенно верно, – согласилась герцогиня.

Сильвестр всегда старался окружить ее заботой и вниманием, и сейчас ему вдруг показалось, что мать выглядит уставшей. Он покаянно воскликнул:

– Своей болтовней я утомил тебя до полусмерти! Почему же ты не остановила меня? Быть может, послать за Анной?

– Нет-нет! Голова у меня не болит, честное слово, – сказала миледи, нежно улыбаясь сыну.

– Хотелось бы верить, – отозвался он и наклонился поцеловать ее в щеку. – Я оставляю тебя, чтобы ты успела отдохнуть перед тем, как за тебя вновь примется Августа: не позволяй ей досаждать тебе всякой ерундой!

Сильвестр ушел, а герцогиня осталась сидеть, погрузившись в воспоминания; из задумчивости ее вывело лишь появление кузины.

– Вы одна, дорогая Элизабет? – воскликнула мисс Пенистон. – Ах, если бы я знала заранее… Но вообще-то я полагала, что Сильвестр готов сидеть с вами до бесконечности и только мое появление может заставить его в конце концов уйти! Пожалуй, я уже сто раз вам говорила, что другого такого внимательного сына еще поискать. И к тому же такого заботливого! Он просто бесподобен!

– Да, да! – согласилась герцогиня. – Со мной он неизменно заботлив, внимателен и добр.

В голосе ее светлости прозвучали скорбные нотки, что было для нее необычно. Уловив их, мисс Пенистон заговорила тем ободряющим, сердечным тоном, к какому всегда прибегала Баттон, когда хотела отвлечь разозлившегося или обиженного Эдмунда:

– Сегодня он выглядел как-то особенно симпатично, вы не находите? У него прекрасная фигура, а уж как он умеет себя держать! Он разобьет еще немало сердец, когда решится наконец сделать окончательный выбор!

Она весело рассмеялась над своими же словами, а вот герцогине, похоже, было совсем не до смеха. Ее светлость ничего не сказала, но мисс Пенистон заметила, как руки миледи, лежавшие на подлокотниках кресла, судорожно сжимаются и разжимаются, и сразу же поняла: она испытывает опасения по поводу того, что столь выгодный куш, как Сильвестр, достанется какой-нибудь предприимчивой особе, недостойной его внимания.

– А еще вы можете не опасаться того, что он женится в пику вам, как гласит пословица, – продолжала беззаботно разглагольствовать мисс Пенистон, не сводя, правда, обеспокоенного взгляда с герцогини. – Учитывая, сколько девиц готовы заманить его в свои сети, у вас и впрямь имелся бы повод для беспокойства, не будь ваш сын столь благоразумен. Подобная мысль однажды даже пришла в голову и мне – надо же, какой абсурд! – и я озвучила ее Луизе, когда она гостила здесь летом. «Только не он! – заявила она. (Вам же известна ее безапелляционная манера изъясняться!) – Он слишком хорошо знает себе цену!» Признаюсь, она меня, понятное дело, успокоила.

Правда, слова Луизы не оказали на герцогиню того же благотворного действия, поскольку она прикрыла глаза рукой. И тогда мисс Пенистон догадалась, в чем дело: бедняжка Элизабет, очевидно, плохо спала ночью!

Глава 3

Больше Сильвестр не заговаривал о своих матримониальных планах, он не подозревал о том, что мать беспокоится о нем, поскольку она неизменно бывала жизнерадостной, когда сын навещал ее. Если бы его светлость догадался, что в душе у герцогини поселилась тревога, он бы, пожалуй, приписал все тому, что ей неприятна сама мысль о его женитьбе, и с легкостью отложил бы реализацию своих намерений. Если бы она призналась ему в своем страхе, все усиливающемся оттого, что сын стал высокомерным и заносчивым, то Сильвестр чрезвычайно огорчился бы, ведь неосторожными словами заронил в ее голову подобную мысль, и постарался бы развеять опасения матери. Герцог знал, что страхи ее напрасны: будучи знакомым с несколькими личностями, к которым вполне подходило такое определение, он полагал их несносными. Немногие мужчины могли похвастать тем, что их баловали и обхаживали больше, чем его; мало сыскалось бы влиятельных дам, кои не простили бы ему оскорбительного равнодушия, которое нередко демонстрировали испорченные светские щеголи. Но ни одна из них никогда не получала повода жаловаться на невежливость Сильвестра; равно как и никто из тех незначительных личностей, когда-нибудь оказавших ему пустяковую услугу либо даже просто прикоснувшихся к шляпе при его появлении, не имел повода считать, будто он их презирает. Приберегать собственную учтивость исключительно для людей своего круга, влиятельных и важных, было признаком дурного тона и проявлением крайнего неуважения, в первую очередь, к самому себе, столь же нетерпимого, как и выставление напоказ своего величия или прилюдного распекания слуги за неуклюжесть. Сильвестр не имел привычки прибывать на балы и приемы слишком уж поздно, подчеркнуто не танцевать контрдансы[8], уходить уже через полчаса после появления, оставлять приглашения без ответа, смотреть, не узнавая, на своих арендаторов или не стараться занять разговором гостей, прибывших к нему в Чанс на День открытых дверей. Поэтому он никогда не поверил бы, что обвинение его в высокомерии – это не клевета, распускаемая, скорее всего, каким-нибудь прихвостнем титулованной знати, которого он когда-то осадил, или наглым выскочкой, чьи безосновательные претензии герцог был вынужден прилюдно умерить.

Герцогиня прекрасно знала об этом и оттого пребывала в растерянности. Она с удовольствием побеседовала бы с кем-то, кто принимал бы интересы Сильвестра столь же близко к сердцу, как и она сама, и лучше ее (поскольку она видела сына исключительно в собственных апартаментах) знал, как он ведет себя в обществе. Такой человек был, хотя и один-единственный в своем роде. Она испытывала безмерное уважение, искреннюю привязанность к лорду Уильяму Рейну, дяде Сильвестра, два года исполнявшему роль его опекуна, но прекрасно понимала – любая попытка поделиться с ним своими смутными опасениями и страхами лишь укрепит его в мысли о том, что она стала жертвой причуд и фантазий, непременно обуревающих инвалидов. Лорд Уильям был типичным представителем уходящего поколения – старомодный, грубовато-добродушный, прямой и добрый, но при этом очень чопорный и застегивающий сюртук на все пуговицы. Он обладал некоторым влиянием на Сильвестра, которого любил, как родного сына, и которым очень гордился. Да, его слово имело бы некоторый вес, и он непременно бы упрекнул племянника, но, к несчастью, не в том, что тот вознесся слишком уж высоко в собственном мнении, а как раз в том, что Сильвестр, наоборот, уронил себя чересчур низко, забыв о своем положении.