Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) Страница 7

— И что же она сказала потом, когда соблаговолила говорить? — настоятельно спросила Вера у возлюбленного.

— Она считает, что дело не терпит спешки. Ведь вы так еще юны. В любом случае мы должны подождать со свадьбой еще год. Она считает, что нет необходимости в столь раннем обручении. Ведь из-за вашего юного возраста и не может быть другого претендента на вашу руку. Хотя эта причина, должен вам сказать, меньше всего меня успокаивает. Мужчины все больше интересуются вами. Я заметил, что Борис Иванович Беклешов ухаживает за вами.

— Вы очень ревнивы, Владимир Николаевич. И оказываете ему слишком большую честь. Он мне совершенно безразличен, а часто даже неприятен.

— Тем лучше, Вера Петровна, если это так. Но я люблю вас и ревную… должен признаться. И пусть вы равнодушны к Беклешову, но случается, что равнодушие переходит в свою противоположность.

Вера в ответ иронически засмеялась.

— То, что Борис Иванович строит вам куры, возможно, ничего не значит. Из-за этого моя мать и не считала бы опасным промедление с помолвкой. Она не сказала ни да, ни нет и повторила, что сейчас нет необходимости принимать решение. Ну, а что сказала Мария Дмитриевна? Я еще об этом ничего не знаю.

— Моя мать любит вас, как своего сына, вам это уже давно известно, Владимир. И она была очень счастлива, когда я сказала ей о вашем письме. Разумеется, я не дала ей его прочесть… Мне показалось это неприличным. К счастью, она этого и не требовала, и я лишь в нескольких словах передала ей содержание этих строк. О благословении моей матери мы можем не беспокоиться. Она боится только отрицательного отношения графа Островского.

— В этом вы обе ошибаетесь. Со стороны моей матери не будет трудностей. Она лишь откладывает свое «да». А в окончательном ответе я уверен.

— Можно ли мне еще сказать? — спросила Вера с глубоким вздохом. — Хоть вы и высмеиваете мои опасения, но сейчас они вернулись и стали сильнее вдвойне. Сейчас у меня нет никакого сомнения, что ваша мать не хочет видеть меня своей невесткой.

— Любите меня так, как я вас люблю, Вера Петровна, и никто на свете не сможет нас разлучить или лишить нас согласия моих родителей. Гоните черные мысли, отравляющие нашу радость, и идемте танцевать.

Вера не заставила себя приглашать дважды и закружилась в вихре танца, несмотря на черные мысли и страх перед будущим. Юность дается только один раз!

В то время как красивая молодая пара легко и блаженно неслась в танце, забыв о всех заботах и тревогах жизни, за ней внимательно наблюдали два пожилых господина в генеральском мундире.

— Послушайте, Беклешов, — сказал старший с орденом Андрея Первозванного на груди, — вы можете сделать мне большое одолжение, даже дружескую услугу, и я никогда ее не забуду. Стоить вам это ничего не будет. Зато доставит, по-видимому, большую радость.

И он вопросительно и дружески взглянул на собеседника. Собеседник, высокий худощавый мужчина с тонкими чертами умного лица и маленькими хитрыми глазками, столь острыми и проницательными, что видят сквозь стену, был польщен тем, что может сослужить службу могущественному графу Островскому, другу и фавориту царя. Про себя он уже рассчитывал пользу, которую может из этого извлечь. Ведь при дворе, как говорят, рука руку моет. Все требует своего вознаграждения, как за хорошее, так и за плохое.

— Вам стоит только приказать, Николай Михайлович, — ответил генерал Беклешов, — я к вашим услугам.

— Нет, нет, дорогой Иван Павлович, здесь о приказе и речи быть не может. Я не о государственных делах. Мы с вами многолетние друзья, — глубоким басом сказал Островский, понизил тон и добавил чистосердечно: — у меня нет от вас секретов, и вы знаете мои семейные дела. Речь здесь идет об одном деле, и вас, конечно, удивит моя просьба.

Беклешову после этого необычно длинного вступления захотелось узнать, что у графа на уме. Тем более что подобная витиеватость была для графа не характерна. Должно быть что-то важное, что побуждает влиятельного вельможу, да еще таким образом, сообщать ему о семейных обстоятельствах.

— Видите юную Веру Петровну Громову, танцующую с моим сыном? — продолжал граф Островский.

— Я смотрю на нее с большим удовольствием, — отвечал генерал. — Она — прелестное создание. Несмотря на свой юный возраст и первый выход в свет, кажется, что она рождена для него, а также для паркета этого дворца. Так велика уверенность и фация, с которой она танцует. Когда она танцевала с вашим сыном, я подумал: какая прелестная волшебная пара.

Граф сморщил лицо, дав понять, что он не разделяет это мнение.

— Я недавно слышал, что ваш старший сын Борис Иванович восхищен юной Верой Петровной и сильно за ней ухаживает. Не так ли?

— Насколько он прельщен этой девочкой-подростком, я на самом деле не знаю, — отвечал Беклешов, — но это точно, что мой сын часто посещает дом Громовых. Я даже вспоминаю, что он как-то говорил мне о своем увлечении младшей дочерью.

Но он все еще не понимал, к чему клонит граф, поэтому говорил сдержанно и с осторожностью, чтобы не ошибиться и не прогадать.

— Вам следует поощрять вашего сына в его увлечении юной девушкой, — заметил граф. — И, несмотря на ее юный возраст, как можно быстрее посвататься. Это была бы очень подходящая партия для обоих молодых людей.

С дружеской усмешкой он заглянул генералу в глаза, ожидая его ответа.

Старый Беклешов был продувная бестия и недаром поседел на высоком полицейском посту, чтобы тотчас понять, что граф Островский своим хорошим советом преследует какую-то другую цель. Не заботит же его в самом деле семейное будущее Веры и Бориса, до которых до сих пор ему и дела не было.

— И это как раз то поручение, выполнения которого вы от меня ждете, граф?

Он хотел понять до конца замысел графа и, чтобы соблюсти свою выгоду, побудить графа объясниться начистоту. И из этого извлечь наибольшую пользу. Граф ответил с некоторым смущением:

— Не скрою, Иван Павлович, это дело лежит камнем у меня на сердце.

— Для Бориса это отнюдь не неприятная необходимость. Если бы я был моложе на 30 лет, то охотно сам был бы на его месте. Но каким счастливым обстоятельствам обязан мой сын, что вы, Николай Михайлович, интересуетесь им в такой степени и хотите устроить счастье его жизни? Извините за этот нескромный вопрос, но вы так растрогали мое отцовское сердце…

И он тепло коснулся руки графа.

Островский почувствовал, что наступает решительный момент. Хитростью и лукавством он уже не мог достичь цели. Следовало в виде исключения сказать правду.

— Этим вопросом вы меня опередили, мой дорогой Беклешов, — отвечал граф. — У вас есть право узнать les dessous des cartes,[2] поскольку я прошу об услуге, — он выделил последнее слово, — которая очень важна для меня. И то, что я скажу вам, останется между нами…