Лора Бекитт - Роза на алтаре Страница 7

– Ты считаешь, нам нужна конституционная монархия по проекту твоего любимого Монтескье?

– Нет, лучше парламентская республика.

– А что прикажешь делать с королевским правлением?

– Не знаю, но от монархии в ее теперешнем виде я бы отказался без особого сожаления, – ответил Максимилиан, и Поль тут же предостерегающе зашикал на него, в чем, впрочем, не было необходимости, потому что в те времена уже мало кто боялся открыто высказывать свои взгляды – так велика была царившая кругом смута.

– Нашему дворянству, – с горечью добавил Максимилиан, – мешает проклятая самоуверенность, спесь, отсутствие умения идти на уступки тем, кого они считают чернью. Мы упорно не желаем верить в то, что народ может в конце концов одержать победу. И когда мы это поймем, будет поздно. А между тем аристократия как раз и станет первейшей мишенью и для третьего сословия, и для простонародья. Буржуазия не преминет воспользоваться настроениями толпы. Ты же знаешь, как легко сделать фанатиков из голодных и несчастных! Да, что ни говори, Франции срочно нужна конституция и новый парламент! Монтескье был прав в одном: парламент защищает нас от вседозволенности с одной стороны и от диктатуры – с другой. Без него государство становится либо деспотическим, либо народным. Нельзя допустить ни того, ни другого!

– Да, – задумчиво промолвил Поль. – Но к власти в республике тоже могут прийти не те люди.

– Что же, – сказал Максимилиан, – к сожалению, ты прав. Потом он замолчал и приоткрыл тяжелую резную дверь, отделявшую приемную от гостиной.

По полу скользнула полоса света, и Шарлотта повернула голову.

– Твоя супруга у себя? – спросил приятеля Максимилиан. – Я хотел бы с нею поговорить. А потом вернусь к тебе.

– Конечно, пожалуйста, – ответил Поль и негромко окликнул: – Шарлотта!

Через мгновение Максимилиан появился в гостиной и шагнул вперед к стоявшей посреди комнаты молодой женщине.

– Мадам де Ла Реньер? Здравствуйте.

– Здравствуйте, – тихо отвечала она.

– Простите, Шарлотта, могу я с вами поговорить?

Она кивнула, пристально посмотрев ему в глаза, сейчас казавшиеся серо-синими, словно небо в сумеречный час.

– Это касается Элианы, вашей сестры, – добавил Максимилиан, и Шарлотта вздрогнула от неожиданности.

Она представила, как выглядит в его глазах: невзрачная женщина в накрахмаленном домашнем чепце, какие носят почтенные матери семейств, и плетеной шали на узких, угловатых, как у подростка, плечах. Да, она каждый сезон обновляла свой гардероб и читала журнал «Галерея мод», и регулярно приглашала к себе парикмахера, и умела пользоваться притираниями, но природа дала ей так мало обаяния и красоты, что от всех этих стараний почти не было пользы.

Между тем Максимилиан вынул из кармана белый конверт.

– Я прошу вас оказать мне услугу: передайте Элиане это письмо. По известным причинам я не хочу отправлять его по почте. Могу я довериться вам, Шарлотта?

– Конечно.

– Пусть Элиана прочтет его и тут же сожжет.

– Хорошо, – сказала Шарлотта и протянула руку.

В полумраке гостиной ее лицо казалось вылепленным из воска и раскрашенным бледной акварелью, но в серых, как ртуть, глазах застыло что-то темное и недоброе. Максимилиан этого не заметил.

Когда он ушел, молодая женщина положила конверт на стол и снова задумалась. Элиана вступила в пору расцвета своей юности, тогда как возраст Шарлотты неумолимо приближался к тридцати годам, что для женщины в те далекие времена было равносильно зрелости, граничившей с порою увядания.

Шарлотта взяла конверт в руки и надорвала его.

Кто такая Элиана? Несформировавшаяся личность, девчонка, которая еще ничего не выстрадала, не пережила. Ей никогда не понять, какие чувства может испытывать двадцатичетырехлетняя, непривлекательная, ни сразу не слышавшая слов любви, не имеющая никакой надежды на счастье женщина при виде красивой юной девушки, вокруг которой толпятся молодые люди, даже если эта девушка – ее родная сестра!

Шарлотта вынула из конверта листок розоватой бумаги, развернула его и принялась читать:

«Здравствуйте, Элиана, я пишу вам, чтобы сказать то, о чем так и не решился заговорить во время нашей последней встречи. Я еще раз прошу прощения за свое поведение и хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, люблю уже давно, люблю безумно и страстно! Именно это чувство, как вы, наверное, догадались, и стало причиной моего безудержного порыва. Я не смею ни о чем вас просить и все же должен признаться: мысль о том, что вы можете стать женой Этьена де Талуэ, причиняет мне страдания. Элиана, обстановка в стране очень опасна, было бы лучше, если б вы тоже уехали из Парижа, хотя бы вместе с вашей сестрой. Я почувствую себя спокойно, только если буду знать, что вам ничто не угрожает. К сожалению, по некоторым причинам я не смогу вам писать и потому желаю, чтобы вы всегда помнили: никто и ничто на свете не будет мне дороже вас и вашей любви».

Внизу стояла подпись: «Макс де Месмей».

Бумага дрожала в пальцах Шарлотты. Чувство, испытываемое ею в этот момент, было сильнее корысти, ненависти, сопереживания, дружеской привязанности, то особое, ни на что не похожее чувство, которое зовется женской завистью. Она не понимала, почему такие серьезные, умные мужчины, как Максимилиан, столь часто влюбляются в наивных, молоденьких, глупеньких девушек, как Элиана.

Максимилиан де Месмей часто бывал в их доме, беседовал с Полем, а нередко и с самой Шарлоттой, и молодая женщина видела, что он по-своему уважает ее за проницательность и ум, но… Ему никогда не приходило в голову, что ее тоже можно полюбить.

Элиана, почему именно Элиана, красивая, но пустая, как коробка от съеденного рождественского торта, девушка, интересующаяся только танцами, платьями и безделушками? Может, все дело в ее веселости, женственности, кокетстве? И еще – в проклятой юности?

Что ж, тогда ничего сделать нельзя. Кроме, пожалуй, одного.

Шарлотта подошла к камину, отодвинула экран и шевельнула щипцами поленья, отчего в воздух взвился сноп белых искр. Потом молодая женщина нагнулась и быстро сунула в пламя конверт с письмом.

А после долго глядела в огонь, не замечая струящихся по щекам горячих и горьких слез.

ГЛАВА II

Наступил июль 1789 года, душные дни, наполненные неясными опасениями и безотчетной тревогой.

Вечером одиннадцатого числа Элиана сидела у себя в комнате возле окна и смотрела на засыпающий Париж.

Балконная дверь была открыта, и окутывающий улицы сумрак казался живым – он проникал в дом и расползался по углам, стирая краски с предметов, усиливая ощущение всеобщей неподвижности и тишины.