Элизабет Вернер - Сбежавший жених Страница 7

– Это было совершенно лишнее! – с упреком сказал молодой человек.

– Для тебя – может быть, а я считаю это необходимым. Вильденроде принадлежат к старинной аристократии. Покойный барон, как кажется, вел расточительный образ жизни, но пользовался всеобщим уважением, после его смерти имения были проданы за весьма значительную сумму королю с условием, чтобы вдове было предоставлено право жить во дворце; все это соответствует тому, что сообщил тебе Вильденроде, к которому, кстати, я не питаю ни малейшей симпатии.

– Но ведь ты его не знаешь! Оскар – очень умный и во многих отношениях замечательный человек.

– Очень может быть, но человек, который, получив наследство, тотчас постарался подороже спустить родовые поместья, бросил службу отечеству и без всякого дела отправился шататься по свету, не внушает мне особенного уважения. Такая цыганская жизнь знатных трутней, переезжающих с места на место и всюду гоняющихся лишь за удовольствиями, мне противна. Я не вижу также особенно трогательной братской любви в том, что барон заставил свою молоденькую сестру разделять с ним такую жизнь.

– Он страстно любит Цецилию, и у нее нет никого на свете, кроме него. Неужели он должен был поручить свою единственную сестру чужим людям?

– Может быть, это было бы гораздо лучше; лишая девушку родины и семьи, мы лишаем ее опоры, но Цецилия все это снова обретет здесь, у нас. Ты любишь ее и, если ты уверен в ее взаимности…

– Разве я получил бы ее согласие в противном случае? – воскликнул Эрих. – Ведь я рассказывал тебе, сколько у нее поклонников, все общество было у ее ног, у нее был огромный выбор, но она предпочла меня!

– Вот это-то меня и удивляет; ты не обладаешь ни одним из прекрасных качеств, привлекающих девушку с ее воспитанием и претензиями. Но, как бы то ни было, я желаю прежде всего лично познакомиться с твоей невестой и ее братом; мы пригласим их в Оденсберг, а там посмотрим, что делать. А пока я прошу тебя больше не распространяться об этом.

С этими словами Дернбург вышел из кабинета в библиотеку, расположенную рядом.

Эрих бросился в кресло. Он чувствовал крайнее разочарование, его помолвка не получила одобрения отца, и это подействовало на него подавляюще. Он даже не предполагал о возможности каких-либо возражений и воображал, что отец с восторгом одобрит его выбор, вместо этого отец стал наводить справки, раздумывать; по-видимому, он питал недоверие к Вильденроде и хотел оставить за собой право отказать в согласии в последнюю минуту. Молодого человека бросило в жар при мысли, что прежде чем его избалованная невеста и ее гордый брат получат доступ в их семью, они будут подвергнуты в Оденсберге чему-то вроде испытания.

Открылась дверь; Эрих вздрогнул и очнулся.

– Эгберт! – радостно воскликнул он, вскакивая и быстро идя навстречу вошедшему.

Тот протянул ему руку.

– Добро пожаловать на родину, Эрих!

– Да, я долго пробыл за границей, так долго, что родина стала мне почти чужой. Мы не виделись целую вечность.

– В самом деле, ведь я два года пробыл в Англии и только недавно вернулся. Но прежде всего, как твое здоровье?

Эгберт Рунек был почти ровесником Эриха, но на вид казался на несколько лет старше. Он производил впечатление достаточно сильного человека, а ростом был значительно выше Эриха; загорелое от солнца и ветра лицо было вовсе некрасиво, но каждая его черта была выразительна и энергична; густые белокурые волосы и борода имели легкий рыжеватый оттенок, над темно-серыми глазами высился сильно развитой лоб. Этот человек имел такой вид, как будто до сих пор не знал и не искал радостей жизни, а был знаком лишь с ее трудностями. В его движениях тоже чувствовалась какая-то суровость, впрочем, смягченная в настоящую минуту, какое-то упорство, которое составляло выдающуюся черту его характера.

– О, я совсем поправился, – сказал Эрих, отвечая на вопрос друга. – Разумеется, путешествие немного утомило меня и перемена климата отражается на моем здоровье, но все это пройдет.

– Конечно, тебе надо еще привыкнуть к северному климату.

– Если бы только это не было так трудно! – вздохнул Эрих. – Ведь ты не знаешь, что именно так долго и так упорно удерживало меня там, на солнечном юге.

– Нет, но по намекам в твоем последнем письме я без труда угадал истину. Или это тайна?

Светлая, счастливая улыбка скользнула по лицу Эриха, он слегка покачал головой.

– Для тебя – нет, Эгберт. Отец желает, чтобы пока в Оденсберге об этом никто не знал, но тебе я могу сказать, что под пальмами Ривьеры, на берегу голубого моря, я нашел счастье, такое опьяняющее, такое сказочное, о каком никогда даже и не мечтал. Если бы ты знал мою Цецилию, если бы видел ее красоту, ее обворожительные манеры… Ах, вот опять холодная, насмешливая улыбка, с которой ты встречаешь всякое горячее, восторженное чувство! Ты, строгий Катон[1], никогда не знал любви, не хотел ее знать.

– Мне с самых ранних лет пришлось взяться за серьезную работу, а при такой жизни романтизм не идет в голову. Для того, что ты называешь любовью, у нашего брата нет времени.

Это бесцеремонное замечание обидело влюбленного жениха, он взволнованно воскликнул:

– Так ты считаешь любовь забавой бездельников? Ты все прежний, Эгберт! Ты никогда не верил в эту таинственную, могучую силу, которая непреодолимо влечет двух людей друг к другу и соединяет их навеки.

– Нет! – с сознанием собственного превосходства ответил Эгберт. – Однако не будем спорить об этом. Тебе с твоим мягким сердцем необходимо любить и быть любимым; это для тебя – одно из условий жизни, я же создан совсем из другого теста и с давних пор стремлюсь к иным целям, которые несовместимы с мечтами о любви. Так твою невесту зовут Цецилией?

– Цецилией фон Вильденроде. Что с тобой? Тебе знакома эта фамилия?

Рунек действительно как будто смутился и странно-испытующе взглянул на друга.

– Мне кажется, я когда-то слышал ее, говорили о каком-то бароне Вильденроде.

– По всей вероятности, о моем будущем шурине, – непринужденно заметил Эрих, – это старинная и всем известная дворянская фамилия. Прежде всего ты должен посмотреть на мою Цецилию, я познакомил с ней отца и сестру, по крайней мере, по портрету.

Он взял со стола отца большую фотографию и протянул ее другу. Портрет был очень похож и хотя, конечно, не передавал всей прелести оригинала, но все-таки достаточно выказывал его красоту; на Рунека смотрели большие темные глаза Цецилии. Эгберт молча рассматривал портрет, и только вопросительный взгляд жениха заставил его сказать:

– Очень красивая девушка.

От этих слов повеяло ледяным холодом, и это умерило пыл Эриха, который рассчитывал услышать слова восторга. Они стояли у письменного стола, взгляд Рунека случайно упал на другую фотографию, и на его лице опять промелькнуло то же странное выражение, которое появилось раньше, когда он услышал фамилию Вильденроде, его лицо дрогнуло.