Виктория Холт - Единственная любовь королевы Страница 7

Что-то изменилось в нем с ее исчезновением. Он не мог понять, что именно, но, может быть, благодаря этому всем сердцем принял герра Флоршютца и был рад, что его избавили от нянек. Он не хотел смотреть на женщин: они напоминали ему о матери, о чем-то нехорошем. Он продолжал любить ее, и что бы она ни сделала и как бы это ни называлось — а Эрнест намекал, что совершенное ею было просто ужасно, — он считал, что будет любить ее всегда. Золотая булавка, которую она ему дала, оставалась его самым большим сокровищем. Общество женщин только усиливало его замешательство, поскольку в их присутствии он невольно начинал думать о существовании чего-то не очень понятного, но явно постыдного.

Впрочем, он очень хорошо чувствовал себя в лесу и в горах. Отец хотел, чтобы братья росли крепкими, поэтому они с Эрнестом много времени отдавали фехтованию, верховой езде и охоте. Он научился видеть красоту природы и знал по именам все растения и всех животных в округе. В возможностях познать их не было недостатка, ибо маленькие замки их отца располагались в красивейших местах среди лесов и гор. Розенау, место его рождения, по-прежнему оставалось самым его любимым местом, но он любил и Каленйорг, и Кетчендорф, и Райнхардтсбруннен; если рядом с ним находился Эрнест, он чувствовал себя прекрасно в любой из фамильных резиденций. Порой они навещали бабушек — то одну, то другую. Старые дамы соперничали между собой из-за любви мальчиков, и когда Альберт мог забыть мать, он испытывал довольство жизнью.

В первые дни после своего отъезда она постоянно занимала его мысли, но сдержанное поведение окружающих не позволяло ему говорить о ней. Он часто жаловался бабушкам на боли, и они поспешно укладывали его в постель и посылали за докторами. Он видел, что его недуги по-настоящему пугают их, и, поскольку они так им дорожили, болеть стало для него удовольствием.

— Ах, бабушка! У меня вот здесь так болит… — тяжело дыша говорил он, ожидая, когда в глазах бабушки появится тревога.

Он уже знал, что по поводу его здоровья созывали целые консилиумы. Всем было известно, что он «хилый», «не такой здоровый, как Эрнест». Эрнест начал уже было презирать его за слабость, но взрослые стали дружно порицать его за подобное отношение к брату. Где-то в подсознании мальчика поселилась мысль, что если он будет болеть, мама вернется.

Этой мысли не суждено было укрепиться, поскольку он с шести лет стал вести дневник, и, когда этот дневник оказался не более чем подробным отчетом о его недугах, проницательная бабушка Закс-Кобургская поняла, что они проявили неблагоразумие, так беспокоясь о его здоровье.

— Умом ребенка завладела мысль о его болезненности, — сказала она сыну, — и он, похоже, гордится этим. Если так будет продолжаться, то, когда вырастет, он захочет стать инвалидом.

Ей пришло в голову, что хрупкое здоровье Альберта большей частью вызвано его воображением.

— Отправь ребят на свежий воздух, — посоветовала она. — Пусть он убедится, что крепкое здоровье Эрнеста гораздо более достойно восхищения, чем его хрупкость. Мы, конечно, будем наблюдать за ним, но он об этом не узнает.

Герцог вскоре оценил мудрость матери. Разумеется, Альберт никогда не станет таким же крепким, как Эрнест, но на природе он быстро перестал на что-либо жаловаться и, несмотря на слабую грудь и склонность к простудам, здоровье его сразу же стало улучшаться.

Свежий сельский воздух был ему только на пользу, и вдовствующая герцогиня не раз говорила, что, когда она видит, как мальчики появляются из лесу верхом на лошадях, веселые и раскрасневшиеся, они полностью забывают о всех былых опасениях за здоровье Альберта.

Герр Флоршютц тоже оказался очень полезен. Как уже было сказано, слезы Альберта совершенно его не трогали. Однажды он сильно испугал мальчика во время урока грамматики: того попросили сделать грамматический разбор предложения, а он никак не мог найти глагол (глагол же был «ущипнуть»). Тогда герр Флоршютц ущипнул его за руку, чтобы, как он сказал, Альберт запомнил, что такое глагол. Альберт, который уже заливался слезами, потому что никак не мог найти эту часть речи, от испуга тут же перестал плакать. И еще герр Флоршютц сказал, что слезы, на его взгляд, вовсе не средство для выхода из трудного положения. У Альберта ведь явные способности к учебе, так почему бы не воспользоваться ими, и тогда собственные успехи доставят ему такое удовольствие, что ему захочется кричать от радости.

И Альберт целиком отдался учебе. Вскоре герр Флоршютц уже аплодировал ему, а вместе с наставником — и отец, и бабушка мальчика.

— Ты умный, — хвалил его Эрнест.

Действительно, было гораздо приятней кричать от гордости, но только, разумеется, про себя. Он теперь учился очень многому, он много узнал о жизни.

Однажды он спросил Эрнеста, чем тот хотел бы заниматься, когда вырастет. Эрнест подумал немного и сказал:

— Править, как отец. Ездить верхом, охотиться, пировать, наслаждаться жизнью.

Альберт же ответил:

— А я хочу быть добрым и полезным человеком.

Эрнест обозвал его ханжой, что разозлило Альберта, и он ударил старшего брата. Эрнест не остался в долгу, и вскоре они уже катались, сцепившись, по траве.

Заставший их герр Флоршютц приказал им прекратить безобразие и за плохое поведение велел переписать по странице из Гёте.

Выполнив задание, Альберт попросил прощения:

— Это все я начал.

— Что и значит, по-твоему, быть добрым и полезным человеком? — съязвил Эрнест. — Драться с братом?

— Я вел себя дурно.

— А, ладно, — засмеялся Эрнест. — Все лучше, чем быть ханжой.

Оба засмеялись, прекрасно понимая: ничто не в состоянии разрушить их преданности друг другу; и, как только Эрнест дописал последнюю строку, они отправились в лес собирать растения для коллекции, которую они называли музеем Эрнеста — Альберта.

Так прошло два года: Альберту исполнилось двенадцать.

Тот день 1831 года принц запомнил на всю жизнь. Начинался он как самый обычный день. Все утро они с Эрнестом делали уроки, занимаясь математикой, латынью и философией, в которой Альберт преуспевал, как и в других предметах. Эрнест же никак не мог дождаться второй половины дня, когда можно будет отправиться в лес. Ему не терпелось пополнить их домашний музей редким видом бабочки, и он был уверен, что поймает ее раньше брата. Тем временем Альберт бойко отвечал на вопросы, которые задавал учитель.

Наконец герр Флоршютц закрыл лежавшую перед ним книгу и бросил взгляд на часы.

— Я хотел бы послушать вашу новую песню, — сказал он. — Надеюсь, она не хуже предыдущей?

— Лучше, — ответил Эрнест. — Брат разучил ее со мною вчера.