Лавирль Спенсер - Осень сердца Страница 75

Она захлопнула дверь перед его носом. Чувствуя, что движется как в каком-то кошмарном сне, Йенс направился ко входу для слуг, куда вели несколько цементных ступенек.

— Ох, это опять ты, — выдохнула миссис Шмитт, увидев Пенса.

Он без лишних слов перешел к делу.

— Вы знаете, где мисс Лорна?

— Я?

— А знаете, когда она уехала?

— Откуда это могу знать я, кухарка, которая никогда ничего не видит, кроме этих кухонных стен.

— Спросите остальных, кто-то должен знать.

— Вот и спроси сам.

Йенс уже собрался так и поступить, как в противоположной стороне кухни распахнулась дверь, и в нее ворвалась Лавиния Барнетт, наверняка извещенная Жаннетт о визите Йенса. Она направилась прямиком к нему и указала на дверь.

— Ты уволен, Харкен. Убирайся из моей кухни и оставь в покое мою прислугу.

Нервы Йенса были на пределе. Его оскорбляли, на него кричали, обзывали, выгоняли, обращались с ним как с ничтожеством. А теперь вот эта женщина, эта отвратительная, несносная ведьма скрывает от него местонахождение той, что носит под сердцем его ребенка.

Он схватил Лавинию Барнетт за руку и вытащил на улицу через выход для слуг. Лавиния кричала, пыталась вырваться и вцепиться ногтями ему в лицо, — Отпусти меня! Отпусти! — Йенс закрыл дверь, а Лавиния продолжала кричать: — Помогите! Боже мой, помогите же кто-нибудь!

Йенс крепко сжал запястья Лавинии и прижал их К ее груди, придавив саму Лавинию к стене. Сквозь шелк платья камень царапал ее кожу, словно иголки дикобраза.

— Где она? — рявкнул Йенс. — Отвечайте! Лавиния снова завопила. Йенс еще сильнее прижал ее к стене. Платье лопнуло по шву на одном рукаве, крик Лавинии оборвался, глаза вылезли из орбит, тонкие губы раскрылись, сведенные от страха.

— Слушайте меня, и слушайте внимательно! — Йенс слегка ослабил хватку. — Я не хочу вас трогать, никогда в своей жизни я не обращался грубо с женщинами, но я люблю вашу дочь. У нее будет от меня ребенок. Когда я…

Дверь в кухню распахнулась, и на пороге появился новый работник Лоуэлл Хьюго с вытаращенными глазами. Йенс мог бы одним ударом вогнать его в землю, словно колышек для палатки.

— Отпусти ее! — потребовал Хьюго писклявым голосом.

— Убирайся отсюда и закрой дверь! — Йенс положил одну руку на грудь Хьюго и толкнул его так, что тот пролетел футов шесть в направлении кухни, споткнулся о порог и упал на задницу.

Йенс протащил Лавинию Барнетт вдоль стены и сам захлопнул дверь.

— А теперь внимательно слушайте меня! Я не жестокий человек, но раз вы отнимаете у меня Лорну и моего ребенка, я буду бороться. Я люблю ее, а она любит меня. Похоже, вы этого не понимаете. Так или иначе мы все равно отыщем друг друга, и если вы думаете, что ваша дочь не будет так же рваться ко мне, как я к ней, то, стало быть, вы ее совсем не знаете. Можете передать эти слова вашему мужу. Скажите ему, что Йенс Харкен приходил сюда, и он еще вернется. И будет приходить каждый раз, пока не отыщет его дочь. — Йенс осторожно отпустил Лавинию и отступил на шаг. — Простите, что испортил вам платье.

Лавиния Барнетт настолько обмякла от страха, что, казалось, она буквально висит на стене, удерживаемая только шелковой тканью.

Дверь в кухню снова распахнулась, и из нее показалась Хальда Шмитт, размахивавшая скалкой.

— Не трогай ее! — закричала Хальда и огрела Йенса скалкой по голове. Он успел вскинуть руку, чтобы отразить удар, но тот был настолько сильным, что Йенс упал спиной на цементные ступеньки и вынужден был ретироваться на четвереньках.

— Убирайся отсюда, а то еще получишь! — воскликнула Хальда, подступая к нему.

Йенс вскочил и побежал.

Выскочивший вслед за Хальдой Хьюго подлетел к хозяйке и успел подхватить ее, поскольку колени у Лавинии подогнулись. Он увел ее в кухню.

Спустя час в обитом ореховым деревом офисе Гидеона Барнетта разразился скандал.

— Сэр, туда нельзя! Сэр!

Йенс Харкен не обратил внимания на эти слова. Он шел, расталкивая мелких служащих и заглядывая в один стеклянный кабинет за другим, пока не увидел самого Барнетта, развалившегося за столом. В креслах, стоявших перед столом, сидели двое мужчин.

Распахнув без стука дверь, Йенс с воинственным видом ворвался в комнату.

— Скажите им, чтобы ушли, — приказал он. Лицо Барнетта над густыми седыми усами покраснело, он медленно поднялся из-за стола.

— Джентльмены, — обратился он к посетителям, не глядя на них. — Прошу извинить, но оставьте нас на несколько минут.

Мужчины поднялись и вышли из кабинета, закрыв за собой дверь.

С отвращением, сквозившим в каждой черточке его лица, Барнетт прошипел:

— Ты… жалкий… иммигрант… шваль. Надо было ожидать от тебя чего-нибудь подобного.

— Я пришел спросить у вас, сколько стоит женское шелковое платье, потому что я только что порвал платье вашей жены. — Йенс вытащил из кармана несколько банкнот и положил на стол двадцать долларов. — Вы узнаете об этом, когда придете домой, а может быть, и раньше. Этот жалкий иммигрант, который любит вашу дочь и является отцом ее будущего ребенка, только что попытался заставить вашу жену сказать, куда вы ее спрятали. Вам, конечно же, захочется арестовать меня, поэтому я пришел сообщить вам, где представители закона смогут найти меня. До конца зимы я буду жить в хижине Тима Иверсена, а если меня не окажется дома, то они смогут найти меня примерно в полумиле на север от хижины, где я строю собственную мастерскую. Пусть ориентируются на звук пилорамы, его слышно за пару миль. Но хорошенько подумайте, прежде чем послать за мной шерифа. После ареста будет суд, а на суде я расскажу, почему пришел в ваш дом и пытался добиться ответа от вашей жены. Я расскажу им, что боролся за Лорну и нашего ребенка. А когда я найду ее, она уже больше никогда не будет разговаривать с вами, так что спросите себя, стоило ли ради этого терять собственную дочь… а вместе с ней и внука. До свидания, мистер Барнетт, простите, что прервал ваше совещание.

Глава 14

Вечером того самого дня, когда Гидеон и Лавиния узнали о беременности Лорны, она сидела в своей комнате, скорее покорная, чем безразличная ко всему. Родители выдвинули самый действенный аргумент — позор. Против гнева отца и упреков матери Лорна еще могла бы взбунтоваться. Но угроза позора сделала свое черное дело.

Раздавленная, униженная, разбитая, Лорна сидела в темноте, впервые чувствуя себя грешницей. До высказанных матерью обвинений она считала свою любовь к Йенсу святой, и это возвышало ее. Она была великодушной, когда вроде бы следовало быть мелочной, щедрой, когда следовало быть скупой, говорила комплименты, когда следовало бы покритиковать, терпеливой, когда следовало бы быть настойчивой, радовалась, когда следовало бы расстраиваться.