Томас Шерри - Ночные откровения Страница 75

Оказывается, когда Фредди было тринадцать, он проник ночью в комнату отца. Тот отнял один из любимых рисунков начинающего художника, и мальчик надеялся вернуть творение. Маркиз, приняв издаваемые сыном звуки за свидетельство присутствия призрака своей первой жены, пришел в ужас и проговорился.

Вир был вне себя. Как мог младший брат так сглупить и поверить, что их отец испытывает хоть какое-то сожаление, не говоря уже о страхе? Человек, который угрожал священнику разоблачить его противоестественные наклонности, не чувствовал раскаяния и не заслуживал прощения.

Два года Фредди знал правду, долгие два года, которые Вир мог бы превратить в прижизненный ад для преступного отца. По его мнению, тогда восторжествовала бы Справедливость — хотя бы до некоторой степени. А его лишили такой возможности… И кто — Фредди…

Возможно, леди Джейн разглядела во внучатом племяннике скрытые таланты. А, может, просто хотела, чтобы тот прекратил свои громкие речи об Истине и Справедливости. Как бы там ни было, престарелая родственница поделилась с ним собственным секретом: как тайный агент короны она посвятила жизнь выявлению истины и восстановлению справедливости. Для его матери уже поздно. Но, может, мальчик обретет утешение, помогая другим?

Юноша тут же согласился. Именно леди Джейн посоветовала подумать о том, какую роль избрать: сподручней, если тайного агента не воспринимают всерьез. Старушка предложила образ гедониста[56]. Вир воспротивился: он никогда не любил предаваться удовольствиям. И что самое существенное, несмотря на свое одиночество, не хотел находиться на людях дольше, чем необходимо. А где вы слышали о гедонистах-затворниках?

— Уж лучше я буду идиотом, — предложил маркиз.

Он тогда не понимал, что в роли прожигателя жизни мог хотя бы высказывать свои собственные суждения — а личина полоумного даже этого не позволяла. И чем искуснее маркиз изображал болвана, тем в большем одиночестве оказывался.

Леди Джейн советовала не принимать решение сию минуту. Но через два дня юноша упал с лошади. Он тут же решил воспользоваться подвернувшейся оказией, тем более что у родственницы гостил доктор Нидхем. Если ухудшение здоровья Вира будет засвидетельствовано врачом, никто не усомнится, что маркиз действительно перенес сильное, изменившее даже его личность сотрясение мозга.

Когда все необходимые шаги для внезапного превращения в идиота были предприняты, перед Виром встал вопрос: что сказать Фредди?

Если бы леди Джейн не проболталась, решение маркиза могло быть совсем иным: братья всегда были близки. Да, Фредди не умел лгать, но ему бы и не пришлось: поведение Вира само по себе способствовало бы распространению пикантной новости. А если бы Фредерика расспрашивали, достаточно было без всякого обмана повторять диагноз Нидхема. Преданность младшего брата была столь общеизвестна, что даже продолжай Фредди твердить о выдающемся уме дорогого Пенни, собеседники тут же решили бы, что он просто не может смириться с реальностью.

Но раз Фредди посчитал возможным своим замалчиванием лишить брата шанса отомстить за смерть матери, Вир ввел его в заблуждение наряду с прочими, оставив свой секрет при себе.

В том, что Вир поначалу всем сердцем невзлюбил жену, немалую роль сыграло то, что Элиссанда, с ее актерскими талантами и лживыми увертками, слишком напоминала его самого.

Однако сходство оказалось лишь поверхностным. Под маскою идиота скрывался человек, чья душа еще в шестнадцать лет необратимо раскололась, а Элиссанда, несмотря на все недостатки, обладала такой жизненной стойкостью, от которой у маркиза перехватывало дух.

Ее расслабленная рука по-прежнему лежит в его ладони. Вир собирался посидеть возле жены, пока та не уснет. Но уже занимается рассвет, а он все еще рядом, охраняет ее сон от кошмаров.

Хорошо бы всегда оставаться для этой женщины крепостью.

Неожиданная мысль не столь удивила Вира, как можно было полагать: ведь он перестал отрицать, что любит Элиссанду. Но он недостоин ее — по крайней мере, сейчас, пока его душа омрачена обманом и трусостью.

Маркиз знал, что следует сделать. Но хватит ли ему смелости и смирения? Превозможет ли его желание быть рядом с любимой и защищать ее подспудное стремление избежать неприятных последствий раскрытия правды и продолжать прежнюю жизнь, полную лжи?

Словно на вершине высоченной скалы… Шаг назад — и все по-прежнему знакомо и безопасно. Но для шага вперед нужна вера — а ему недостает веры, особенно в себя самого.

Но как же хочется, чтобы Элиссанда вновь посмотрела так, словно он — воплощение ее надежд. Словно у них двоих полно надежд на будущее.

И ради этого Вир поступит, как должно, чем бы это ни обернулось.

Глава 21

Смерть в семействе, особенно случившаяся при таких странных обстоятельствах, приносит много забот.

Следовало истребовать и похоронить тело Эдмунда Дугласа, затем связаться с душеприказчиками покойного касательно завещания и наследства. Сложись все иначе, хлопотами занималась бы Элиссанда. Но при виде ее разбитого лица — синяки превратились в ужасающую смесь багрового, зеленоватого и желтого — Рейчел настояла, чтобы дочь оставалась дома.

«Пора мне заняться собственной жизнью», — заявила миссис Дуглас. Лорд Вир, которому по своим делам требовалось съездить в Лондон, вызвался ее сопровождать. Сиделка также отправилась с ними — присматривать, чтобы леди удобно устроилась, и ухаживать за ней.

Теперь миссис Дуглас мирно посапывала в купе, привалившись к маркизу исхудалым телом, весившим не больше одеяла.

А Вира захлестывали воспоминания о ее дочери, когда-то так же дремавшей у него на плече. Он припомнил, как с негодованием отрицал саму возможность привязанности к столь сомнительной особе. Его разумное «я» тогда еще не осознало того, что глубинная часть души уловила с первого взгляда: безупречность этой женщины.

Безупречность не как совокупность непогрешимых моральных качеств, а как цельность личности. Пережитые Элиссандой испытания не могли не оставить следов на ее душе, но ни чуточки не умалили ее.

В то время как его душа не только обезображена, но и лишена целостности.

Свою деятельность маркиз называл вершением Правосудия. Но настоящее правосудие проистекает из беспристрастного стремления к справедливости. А в основе действий Вира всегда лежали гнев и боль: гнев от невозможности покарать отца, боль от невозможности вернуть мать.

Вот почему успешные расследования приносили столь малое удовлетворение: они лишний раз напоминали о том, чего нельзя было осуществить в собственной жизни.