Сара Маклейн - Распутник Страница 76

Она открыла глаза и наткнулась на его серьезный взгляд. Он наклонился, впился в ее губы долгим, медленным, многообещающим поцелуем.

— Прости, что из-за меня ты чувствовала себя униженной, любовь моя... а сейчас ты самое драгоценное, что у меня есть. Знай это. Я обожаю тебя, — прошептал он. — Жаль, что я не тот мужчина, который тебя заслуживает.

Она накрыла ладонью его руку, лежавшую у нее на щеке.

— Майкл... ты можешь быть этим мужчиной.

Он закрыл глаза, притянул се к себе и поцеловал долгим, разрывающим душу поцелуем. А затем опустил вниз руку и отыскал то чудесное местечко, где глубоко внутри назревало наслаждение. Он гладил и ласкал ее бесконечные минуты, все снова и снова в идеальном, почти непереносимом ритме, а она подавалась ему навстречу, и он чувствовал, как нарастает ее напряжение. Майкл замирал, не давая ей достигнуть края, возвращал ее обратно на землю и снова доводил до обрыва, и снова отступал. Она отчаянно выкрикнула:

— Майкл!

Он поцеловал ее в шею и прошептал на ухо:

— Еще раз. Еще один разок, и я дам тебе все. Ты получишь меня.

На этот раз, когда она вновь достигла края и уже была готова сорваться с него, он вошел в нее одним долгим, плавным толчком, растягивая ее. Заполняя. Восхитительно. И Пенелопа пропала, рухнув с обрыва в его надежных объятиях, и выкрикивала его имя, и умоляла не останавливаться, и он не останавливался, и она уже не могла дышать, и не могла вымолвить ни слова, и не могла больше ничего... и обмякла в его руках.

Он обнимал ее целую вечность, гладил по спине нежно, ласково и терпеливо.

Она всегда будет любить его.

Не за то величайшее наслаждение, которое он ей подарил, но за ту почти непереносимую нежность, которой одаривал сейчас. За то, как он нежно гладил ее и шептал ее имя, словно ему принадлежало все время мира, а ведь он все еще оставался в ней, вздыбившийся и неудовлетворенный. Он не торопился со своим удовольствием, желая убедиться, что она свое уже получила.

Он так старался скрыть от нее эту сторону своей натуры, но сейчас она была перед Пенелопой как на ладони. Он весь — сплошная чуткость.

И тут, слишком боясь заговорить — слишком боясь, что она скажет ему то, чего он слышать не хочет, — Пенелопа качнулась к нему, слегка приподнялась и снова опустилась. Его голова запрокинулась назад, глаза прикрылись, зубы сжались, шея напряглась от попытки сдержаться. Она повторила свое движение и прошептала:

— Прикоснись ко мне.

И только тогда он перестал сдерживаться и наконец-то, наконец-то начал двигаться.

Пенелопа счастливо вздохнула, а Майкл входил в нее глубоко, замечательно глубоко, и в мире осталось только наслаждение. Они двигались вместе, его руки на ее бедрах, ее ладони на его плечах, он направлял ее, а она подчинялась.

— Еще... — шептала она, каким-то образом понимая, что он может дать ей больше. И он давал ей это, делая глубокие, сильные толчки.

— Прекрасная Пенелопа... такая знойная и мягкая, просто восхитительная, — шептал он ей на ухо. — Когда я вижу, как ты достигаешь пика в моих объятиях, мне кажется, что я могу умереть от счастья. Ты прекрасна в экстазе. Я хочу доводить тебя до него снова... и снова... и снова...

Он словно подчеркивал свои слова мощными толчками, руками, гладившими ее спину, плечи, спускавшимися к ягодицам, направлявшими ее.

— Майкл, я...

Его руки были на ней, между ними, он проникал в нее так глубоко, и она не смогла закончить фразу... потому что это странное, дивное наслаждение снова подступало, маячило перед ней, и она хотела только одного — вновь его достичь.

— Скажи это, — хрипло прошептал он, входя в нее все сильнее, резче, быстрее, даря ей все то, чего она, сама не зная, так хотела. В чем нуждалась.

«Я люблю тебя».

В последний момент Пенелопа удержалась и не сказала этого вслух, и тут наслаждение нахлынуло на нее.

Он вместе с ней взлетел с обрыва, выкрикивая ее имя в этой темной комнате.

Глава 20

«Дорогой М.!

Я нахожусь в несколько задумчивом настроении — прошло шесть лет со дня «Фиаско Лейтона», как называет это отец, и я уже успела отвергнуть три предложения руки и сердца — каждое последующее менее привлекательное, чем предыдущее. Тем не менее мама продолжает терзать меня посещениями модисток и дамских чаепитий, словно можно каким-то образом стереть прошлое несколькими ярдами шелка и ароматом бергамота. Но ведь это не может продолжаться вечно, правда? Что еще хуже, я все еще пишу письма призраку и воображаю, что в один прекрасный день с обратной почтой придет ответ.

Без подписи.

Долби-Хаус, ноябрь 1829 года».

Письмо не отослано.

— Крыжовенный болван.

Пенелопа даже не подняла голову с плеча Майкла. Ее белокурые волосы рассыпались но его груди.

— Прошу прощения?

Он погладил ее теплой рукой по спине.

— Смешная девчонка, — сказал он, крепче обнимая ее. — Крыжовенный болван — это мой любимый пудинг.

Она замерла, даже перестала крутить волосы у него на груди. Майкл взял ее руку и поднес к губам, быстро целуя каждый пальчик.

— А еще я люблю малиновый болван. И ревенный.

Она приподняла голову, вглядываясь в него своими голубыми глазами так, будто он только что совершил шокирующее признание.

— Крыжовенный болван.

Майкл почувствовал себя идиотом. На самом деле ей все равно, какой у него любимый пудинг.

Она улыбнулась широко и чудесно, и он больше не чувствовал себя идиотом. Он почувствовал себя королем. Она снова положила головку на его широкую грудь. Груди ее соблазнительно колыхались при каждом вдохе и выдохе.

Пенелопа просто произнесла:

— А я люблю патоку.

И ему опять захотелось заняться с ней любовью.

Ну разве возможно, чтобы простой разговор о десертах так возбуждал?

Он снова провел рукой по ее спине и задержался на округлой ягодице, наслаждаясь этим ощущением. Затем поцеловал Пенелопу в висок.

— Я помню. — На самом деле он забыл, но стоило ей упомянуть об этом, перед глазами всплыла яркая и отчетливая картинка — маленькая Пенелопа в Фальконвелле, круглое личико испачкано патокой. Майкл улыбнулся этому воспоминанию. — Ты всегда упрашивала кухарку позволить тебе вылизать миску.

— Ложки — может быть. Но только не миску. Леди не вылизывают миски.

Майкл расхохотался над этой поправкой к приличиям, и низкий рокот у него в груди удивил обоих. Было так славно лежать тут и смеяться с ней. Так хорошо он не чувствовал себя давным-давно. Хотя и понимал, что эти минуты — все, что у них есть. Последние спокойные минуты перед тем, как развернется ад и он утратит ту жалкую благосклонность, которую она к нему питает.