Линда Кук - Серебряный ветер Страница 8

— Мы отправимся пешком, — сказал Симон, — а назад приедем верхом.

Гарольд покачал головой:

— Прогулка по холоду и темноте вниз с крутого холма, стычка с часовыми Кардока, потом опять по холоду наверх верхом… Так, хитрец, ты пытаешься выжить меня в Кент еще до наступления зимы.

— Подумай об этом, Гарольд, — Симон взял железное клеймо с консоли у ворот, — мы погреемся часок у очага Кардока перед тем, как взять лошадей. Как сможет он отказать в такой малости?

— Да очень просто: подмигнет одному из своих головорезов и… — Гарольд выразительно провел рукой по горлу.

— Я так не думаю. Кардок не может знать, пришли мы одни или нас поджидают за оградой двадцать человек. К тому же к нему приехала дочь и он не станет рисковать, затевая резню.

Гарольд откинул голову и громко рассмеялся:

— Вот как! Я мог бы догадаться! Все дело в ней, в дочери. Одинокой и покинутой девчонка, правда, не выглядит, но если тебе она понравилась, Симон, то это стоит прогулки по холоду.

Симон пожал плечами:

— Она мне нравится, не стану спорить, но я всего лишь хочу взглянуть на нее и поговорить, если смогу, — ничего большего. Наша цель — пересчитать людей в доме Кардока и посмотреть, сколько из них выедет с ним на рассвете. Пора бы узнать, сколько именно валлийских разбойников каждый день просачивается у нас между пальцами.

— Кардок снесет тебе голову, если ты прикоснешься к его дочери.

Симон задумчиво посмотрел на ограду вокруг жилища Кардока.

— Я не собираюсь заманивать ее в западню. Ни с одной женщиной я бы так не поступил. Такой, каким я стал сейчас… нет, не стану я накликать беду на тех, кем дорожу.

Высоко над долиной плыли звуки флейты — жалобные, пронзительные и тревожные.

Ни за оградой, ни на стенах часовых не было — невиданная беззаботность со стороны защитников поселения. Симон внимательно огляделся, перед тем как войти во двор через неохраняемые ворота. Наверху, на склонах холмов, горели факелы, со стороны хозяйственных построек доносились пьяные голоса, но за этими посторонними шумами Симон расслышал звуки шагов со стороны зарослей папоротника.

Гарольд взял факел и тоже прошел через ворота.

— Клянусь, у него есть часовые, но только там, где мы не ожидаем их встретить. Но где бы они ни были, они предпочли нас не останавливать.

Симон в последний раз пристально вгляделся в темноту и следом за Гарольдом вошел во двор.

— Они наблюдали за нами, пока мы спускались вниз. Они шли следом. Кардок уже знает о нашем приходе.

— Он спрячет свою дочь.

Но Кардок дочь не спрятал.

Она сидела у огня, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом. Руки женщины покоились на коленях, на складках платья из отличной шерсти темно-зеленого цвета. Распущенные волосы цвета бледного янтаря, казалось, излучали сияние. Рядом с ней клевала носом нормандская служанка, доставившая столько беспокойства обитателям дома, и не только им.

На другой стороне длинного углубления для костра за столом сидел Кардок в компании шестерых мужчин, их обветренные лица и короткие плащи для верховой езды свидетельствовали о том, что они недавно вернулись из похода. Симон нахмурился. С тех пор как зашло солнце, минул час, и никаких путешественников на дороге замечено не было. В очередной раз часовые на крепостной стене просмотрели людей Кардока.

Кардок усмехнулся — очевидная растерянность нормандца его забавляла.

— Добро пожаловать, Симон Тэлброк. Ночь холодна. Ты пришел, чтобы погреться у моего очага?

Дочь Кардока открыла глаза и почти незаметно кивнула гостю. И более ни одного движения. Симону вспомнилось, что так же тих и недвижим оставался олень-самец, когда его гончие бросились в погоню за другим животным из стада. Он ответил поклоном и улыбнулся.

— Мы доставили достаточно хвороста в форт? Я держу слово, данное Маршаллу, и не хочу, чтобы вы испытывали недостаток в топливе, — продолжал хозяин.

Симон обернулся к нему.

— Мы должны переговорить о топливе до начала зимы. Во всем остальном мы не испытываем недостатка: хватает и еды, и питья, и наши кони содержатся у тебя, как ты и обещал Маршаллу.

Кардок не поднялся из-за стола, не пригласил Симона к нему присоединиться.

— Так, значит, ты пришел за лошадьми?

Симон услышал, как зашуршала ткань. Аделина поднялась с медлительной плавной грацией.

— На столе горячий мед, — сказала девушка. Симон обернулся к Гарольду, затем вновь к Аделине:

— Мы благодарим тебя.

Кардок перевел взгляд со своей дочери на Симона и обратно и обратился к своим людям на беглом валлийском. Они подвинулись, чтобы освободить место для Симона и Гарольда за длинным столом. Аделина подошла с двумя глиняными кружками дымящегося напитка, затем вернулась на прежнее место, возле посапывающей служанки.

Симон поднял кружку, глядя на Аделину:

— Ваше здоровье, миледи, пусть возвращение домой будет счастливым.

Аделина скромно улыбнулась в ответ, затем перевела взгляд на огонь и вновь приняла прежнюю безмятежную позу: глаза прикрыты, стройная, как побег розмарина, спина, аккуратно сложенные на коленях руки.

Пятеро мужчин за столом Кардока скинули плащи и вновь наполнили кружки.

— Холодная ночь, — сказал Симон на ломаном валлийском.

Его слова были встречены грубоватым смешком. Рябой парень, который успел впасть в немилость к служанке, прыснул в кружку. Откуда-то из-за спин сидящих за столом мужчин неожиданно появились двое ребятишек, которые стали бегать вокруг ямы для огня, передразнивая Симона.

Кардок что-то рявкнул, и они тотчас замолчали. Служанка подбежала к малышам и прогнала их из зала.

— Пьяный ворон говорит на валлийском лучше, чем ты, — проворчал, обращаясь к Симону, Кардок. — Мы знаем твой нормандский язык, старина Генрих Плантагенет не давал нам его забыть.

Аделина подняла голову.

— Да, дочь, не важно, что ты позабыла валлийский, живя среди нормандцев.

На глаза девушки набежала тень. Сердце Симона болезненно сжалось. Аделина вежливо поклонилась отцу, и Симон почувствовал острую обиду за нее. Как удается ей изображать довольство перед лицом такого враждебного приема. Вот уж воистину счастливое возвращение домой! Симон едва сдерживался, чтобы не высказать Кардоку прямо в лицо все, что о нем думает. С каким бы удовольствием он парой крепких тумаков поучил старого лиса науке гостеприимства.

— Я могу говорить и по-английски, — сказал Симон.

— Говори на каком хочешь. — Кардок зачерпнул своей кружкой из ведра с медом и поднес к губам. — Но все, что касается договора, лучше обсуждать со мной на нормандском. О таких вещах говорить на старом добром валлийском — только язык поганить.