Трейси Шевалье - Дева в голубом Страница 8

Однажды я решила сделать Рику сюрприз: когда он вечером вернулся с работы, его ждали выкрашенные в цвет маренго ставни и горшки с геранью на подоконниках. Он стоял у входа в дом и молча улыбался, а я смотрела на него, перевесившись через подоконник, убранный розовыми, белыми и красными цветами.

— Добро пожаловать во Францию, — сказала я. — Добро пожаловать домой.

Узнав, что мы с Риком переезжаем во Францию, отец уговорил меня написать какому-то нашему родственнику, седьмая вода на киселе, жившему в Мутье, городке на северо-западе Швейцарии. Когда-то, очень давно, папа навещал его там.

— Уверен, тебе там понравится, — повторял он, диктуя мне адрес по телефону.

— Папа, но ведь Швейцария и Франция — это разные страны. Может, меня там и поблизости не будет.

— Может быть, малыш, может быть, но разве плохо знать, что рядом с тобою семья?

— Рядом? Мутье в четырехстах или даже пятистах милях от места, где мы будем жить.

— Вот видишь? Всего лишь день езды на машине. В любом случае это намного ближе к тебе, чем мой дом.

— Послушай, папа…

— Элла, не надо ничего говорить, просто запиши адрес. Сделай мне такое одолжение.

Разве я могла сказать «нет»? Я со смехом взяла карандаш.

— Только все равно это глупо. Что же написать ему: «Привет, я Ваша дальняя родственница, Вы обо мне никогда не слышали, но сейчас я в Европе, может, повидаемся?»

— А почему бы и нет? Слушай, для начала можно порасспрашивать его об истории семьи, о наших корнях, о занятиях предков. У тебя там будет полно свободного времени, надо же чем-нибудь заняться.

Отец был воспитан в духе трудовой этики протестантизма, и открывающаяся передо мной перспектива ничегонеделания его беспокоила. Он неустанно выдвигал предложения, чем бы полезным мне заняться. Тревога отца передалась и мне: я ведь и впрямь не привыкла к свободному времени, всегда была занята учебой или работой. Пришлось привыкать; перед тем как мне пришли в голову три дела, которыми можно заняться, я миновала фазу позднего вставания и домашней уборки.

Я начала с совершенствования своего полузабытого французского, беря дважды в неделю уроки в Тулузе, у некоей мадам Сентье, пожилой дамы с блестящими глазами и узким, как у птички, лицом. У нее был превосходный выговор, и начала она прежде всего с фонетики. Она ненавидела дурное произношение и орала на меня всякий раз, когда я говорила «oui» в привычной для многих французов небрежной манере, когда губы едва шевелятся, а звук получается, как у квакающей утки. Она вставляла меня произносить это слово четко, раздельно, с присвистом в конце. Она настойчиво твердила, что то, как говоришь, важнее того, что говоришь. С этим я пыталась спорить, но безуспешно.

— Если не произносить слова как следует, никто не поймет, что вы хотите сказать, — вещала она. — Более того, все сразу поймут, что вы иностранка, и не будут вас слушать. Таковы уж французы.

Я воздержалась от напоминания, что она тоже француженка. В общем-то она мне нравилась, нравились ее суждения, твердое рукопожатие, да и фонетические упражнения, когда она заставляла меня изгибать губы, как будто надуваешь пузыри из жевательной резинки.

Призывала она меня также говорить как можно больше, при любой возможности.

— Если вам что-нибудь придет в голову — выскажите это! — восклицала она. — Не важно что, хоть самая мелочь, — говорите! Говорите со всеми.

Иногда она заставляла меня болтать без умолку на протяжении какого-то отрезка времени, начиная с минуты и кончая пятью. Это испытание я выдерживала с великим трудом.

— Вы думаете по-английски, а потом переводите свою мысль на французский, слово за слово, — объясняла мадам Сентье. — Но языком так пользоваться нельзя. У него свой великий устав. Главное — вам нужно научиться думать по-французски. Про английский забудьте вообще. Думайте по-французски, и как можно чаще. Не можете думать абзацами — думайте предложениями, даже словами. И стройте из них большие мысли! — И она начинала жестикулировать, делая руками такие движения, словно собиралась охватить всю комнату и даже весь человеческий интеллект.

Узнав о моих родственных связях в Швейцарии, мадам Сентье обрадовалась. Собственно, именно она заставила меня сесть и написать письмо.

— Знаете, совсем не исключено, что у вас французские корни, — говорила она. — Славно будет, если обнаружится, что ваши предки жили во Франции. Возникнет ощущение более тесной связи со страной и людьми. Тогда будет легче и думать по-французски.

Я внутренне содрогнулась. В моем представлении генеалогия, вместе с радиопередачами, шитьем и субботними вечерами дома, была принадлежностью пожилого возраста; я понимала, что в конце концов буду находить во всем этом удовольствие, но пока не торопилась. Предки не имели решительно никакого отношения к моей нынешней жизни. Но чтобы порадовать мадам Сентье, я нацарапала кузену несколько строк, касающихся истории семьи. Мадам проверила грамматику и правописание, и я отправила письмо по адресу, в Швейцарию.

Между тем уроки французского оказались полезны для осуществления второго проекта. «Прекрасная профессия для женщины! — прокаркала мадам Сентье, узнав, что я готовлюсь заниматься акушерством во Франции. — Благороднейшее занятие!» Она мне слишком нравилась, чтобы раздражаться по поводу столь романтических представлений, так что я не стала говорить, с какой подозрительностью к нам, акушеркам, относятся врачи, больничный персонал, страховые компании и даже сами роженицы. Точно так же ни словом не обмолвилась о бессонных ночах, крови и травмах, когда что-нибудь идет не так. Потому что это действительно хорошая работа и я на самом деле рассчитывала на практику во Франции, сразу после того, как пройду требуемый курс и сдам экзамены.

Перспективы третьего проекта оставались крайне неопределенными, однако же со временем он явно будет отнимать много сил и времени. Оно и неудивительно. Мне двадцать восемь, мы с Риком женаты два года, и давление со всех сторон, в том числе и с нашей собственной, начинает нарастать.

Однажды вечером, несколько недель назад, мы пошли поужинать в хороший ресторан в центре городка. Сидели, закусывали паштетом, креветками, овощами, беседовали о том о сем — о работе Рика, о моих занятиях и так далее. Когда официант принес Рику крем-брюле, а мне лимонное пирожное, я решила, что момент настал.

— Слушай, Рик… — начала я, откладывая вилку.

— Отличное мороженое, — заметил он. — Особенно карамель. Вот, попробуй-ка.

— Спасибо, не надо. Слушай, я тут кое о чем подумала.