Генрих Лаубе - Бретонская роза Страница 8

– То же, что и ты сказал, король! – ответил седовласый старик, который, спасаясь от наступающих турок, в числе других своих соотечественников ввел основательное изучение классицизма в западную Европу и по приезде во Францию сблизился с Бюде; последний даже брал у него уроки. Король относился с большим уважением к греческому мудрецу, но стал особенно ухаживать за ним после смерти своего любимца, знаменитого Леонардо да Винчи, который несколько лет тому назад внезапно заболел в Амбуазе, недалеко от Блуа, и скончался на руках короля.

Франциск заговорил с Ласкарисом, которого часто видел с Бюде, и невольно вспомнил о последнем.

– Как здоровье Бюде? – спросил король, обращаясь к адмиралу. – Надеюсь, ты посоветовал ему остаться в замке Шатобриан до полного выздоровления его ноги.

– Нет, я ничего не говорил ему, – ответил Бонниве.

– Ты всегда был и будешь самым легкомысленным человеком в свете!

– Но его, вероятно, удержит любознательный и редкий ум графини. Насколько я мог заметить, он совершенно очарован ею.

– Разве она действительно так умна?

– Она разговаривала с ним о самых мудрых вещах и засыпала его вопросами, так что я вполне понимаю, почему струсил простоватый бретонский граф.

– Любопытно будет взглянуть на нее. Завтра или послезавтра, если выберется время, мы отправимся туда… Но вот и герцогиня Ангулемская!

Король, сестра его, а за ними и все остальное общество поднялись со своих мест и поклонились герцогине, которая приближалась к ним в сопровождении нескольких пажей.

Король сделал несколько шагов навстречу своей матери и обнял ее. Коннетабль с ужасом заметил, что герцогиня, бросая на него молниеносные взгляды, рассказывала что-то своему сыну. Он ясно видел, что для него наступила решительная минута, которой он так опасался.

Коннетабль не ошибся. Король, вернувшись на свое место, тотчас же обратился к нему с вопросом:

– Я желал бы знать, господин коннетабль, какого вы мнения о семилетней верности.

Коннетабль не отличался быстротой соображения и потому не мог дать ответа, не обдумав его.

– Я нахожусь в том же положении, что и тот отшельник, – заметил король, – и за семь лет свожу счеты с моими вассалами, чтобы убедиться, которые из них остались верны мне.

– Кузен король, – ответил медленно, но четко Бурбон, – мне кажется, что при хороших отношениях, где с обеих сторон соблюдается справедливость, можно остаться верным не только семь, но и семьдесят лет, а там, где слабейший не уверен и в семи часах и где все зависит от расположения духа сильнейшего, там даже нельзя поднимать вопрос о верности.

– Браво, кузен! – сказала Маргарита. – Вы как здравомыслящий воин прямее смотрите на этот вопрос, чем наши трубадуры. Прошу всех вас сесть опять по своим местам. Господин Клеман Маро только и дожидается этого, чтобы начать свой рассказ.

– Да, Клеман, ты расскажешь нам какую-нибудь из своих непотребных историй, – сказал, улыбаясь, король. – Только избавь нас от всяких предисловий и отступлений. Все твои истории безнравственны; постарайся, по крайней мере, рассмешить нас.

«В гасконском графстве Але, – начал Маро серьезным тоном, – некто по имени Борне женился на одной скромной женщине и очень дорожил ее честью и добрым именем, как это вообще свойственно мужьям. Но он сам хотел при этом пользоваться удовольствиями на стороне. «На то я мужчина, – говорил он, – мне это вполне прилично!» Между прочим он стал ухаживать за горничной своей жены; но та была порядочная девушка, а он не годился в герои. У него, например, была дурная привычка рассказывать все, что с ним случилось, своему соседу, портному. Такая откровенность никогда не приносит пользы, а к тому же его друг портной был моложе его и вынудил у него обещание уступить ему красивую девушку, когда он вполне насытится ее ласками. «Я с удовольствием сделаю это!» – сказал Борне, и они пожали друг другу руки в знак согласия. Но у горничной было другое на уме: она пошла к своей хозяйке и рассказала, как мучит ее хозяин дома своим непозволительным ухаживанием. Госпожа Борне была очень огорчена этим и захотела проучить своего мужа. Она сказала горничной: «Ты честная девушка и я избавлю тебя от его преследований, но если ты сразу оттолкнешь его, то из этого ничего не выйдет. Ты должна сделать вид, как будто день ото дня становишься к нему благосклоннее, и, наконец, позволь ему прийти ночью в твою комнату. Только скажи мне в точности, какой день ты назначишь, а когда он явится к тебе, то попроси его не говорить с тобой ни одного слова, потому что я могу услышать ваш разговор». Горничная так и сделала. Борне и его друг портной были в восторге и решили заранее отпраздновать свою победу. Пока они пировали, госпожа Борне отпустила горничную к ее родным, а сама расположилась в ее комнате и стала ждать своего легкомысленного мужа. Он пришел в назначенный час, все время молчал и ушел от нее в полночь, вполне довольный. Он знал, что его приятель портной ждет его с нетерпением, и потому поторопился впустить его в комнату горничной. Госпожа Борне была уверена, что ее муж вернулся назад и поэтому не сопротивлялась, когда при прощанье он снял с ее пальца обручальное кольцо, которым очень дорожат жены в Гаскони, так как с ним связан весьма важный предрассудок. Она подумала: ну завтра я уличу злодея благодаря этому кольцу!

Когда портной вернулся к Борне и показал ему кольцо, то у этого в голове мелькнул проблеск истины, потому что он узнал бы это кольцо из тысячи. Он ударился головой об стену и воскликнул: «Ах! Какой же я осел!»

– За что ты бранишь себя? – спросил портной.

– То, чем дорожит весь свет как величайшим сокровищем, я сам… в целом мире не найдется такого дурака, как я!..

– Да почему же, Борне?

– Почему да почему! Давай сюда кольцо и убирайся к черту!..»

– Остановись, Клеман! Довольно! – сказал король при громком хохоте мужчин. – Ты развращаешь юношество…

– Курьер из Италии! – доложил вошедший секретарь, передавая королю пакет. – Он привез эти депеши с приказом немедленно передать их вашему величеству.

Король поспешно открыл пакет и, прочитав несколько строк, топнул ногой и воскликнул с горестью и гневом:

– О, Лотрек! Лотрек!

– Так некогда воскликнул Август: «Вар! Вар! Возврати мне мои легионы!» – шепнул Маро Дюшателю.

Король услышал эти слова и, овладев собою, бросил полурассеянный, полугневный взгляд на нескромного поэта, который сильно смутился этим.

– Что такое случилось, сын мой? – спросила герцогиня Ангулемская.

– Вы спрашиваете, что случилось! Италия потеряна для нас, потому что Лотреку не были посланы подкрепления. Задача моей жизни разрушилась! Горе тому, у кого совесть не чиста и кто подвел Лотрека! Над ним будет наряжен строжайший суд; я никому не дам пощады, хотя бы наказание постигло мою родную мать.

Герцогиня заметно встревожилась и хотела говорить, но король сделал такой решительный жест, что все поспешили удалиться и он остался один на ярко освещенном лугу, где за несколько минут перед тем слышался веселый говор и смех.

– Коннетабль Франции! – крикнул неожиданно король.

Карл Бурбон, пользуясь удобной минутой, поспешил присоединиться к остальному обществу, но теперь он вынужден был вернуться.

Король стоял перед ним несколько минут молча, с опущенными руками, и наконец медленно проговорил:

– Коннетабль, против вас существуют сильнейшие улики… Вы поддерживаете сношения с императором Карлом V…

Коннетабль молчал.

– Улики налицо! – продолжал король. – Как первый военный сановник в государстве, как принц королевского дома, вы рискуете потерять через это честь, свои земли и жизнь. Вам неугодно отвечать на это, потому что вы не решаетесь солгать мне.

– Государь!..

– Оставим это. С вами дурно поступили и раздражили вас; мы сами виноваты в этом; забудем последние месяцы; пусть каждый из нас постарается загладить свои ошибки. Честь и величие Франции в опасности! Будь достойным Бурбоном, кузен, обнажи свой меч коннетабля и не складывай оружия до тех пор, пока наши победоносные знамена не будут развеваться на берегах По. Собери войска и жди меня в Лионе… Могу ли я рассчитывать на тебя?

– Я готов служить моему королю.

Франциск подал ему руку, и они пошли в замок. Несколько минут спустя Бурбон отправился в путь в сопровождении своей свиты.

Глава 3

Примирение, о котором мечтал Франциск, не могло уже состояться. Бурбон, вернувшись в свой замок Chanteile, застал там немецкого графа Рейса, который приехал к нему с полномочием от императора, чтобы заключить с ним окончательный договор. Коннетабль, узнав на опыте недобросовестность Валуа, не доверял великодушным порывам короля и прочности своего союза с ним и потому счел за лучшее заключить договор с Рейсом. По этому договору он обязывался произвести приготовления к войне против короля в тех владениях, которые могли быть отняты от него в случае процесса, – Бурбоне, Оверн, Марш, Форез, Божоле, а также во всех провинциях, где это окажется возможным. Одновременно с этим испанская армия должна была занять Гасконь и Лангедок, английская и нидерландская армии – Пикардию, а немецкая армия – Бургундию. В случае удачи Карл Бурбон за свое содействие получал бурбонские владения в Лионне, Дофине и Провансе, из которых предполагалось составить особое королевство; остальная Франция делилась между императором Карлом и английским королем Генрихом VIII; последний приобретал при этом титул английского короля. В Блуа уже не раз доходили неясные слухи об этом опасном соглашении. Даже в тот вечер, когда коннетабль сделал визит герцогине Ангулемской, она сообщила своему сыну, что получила письмо от нормандского сенешаля Брезе, который извещал ее, что двое дворян признались на исповеди, что один знатный человек королевской крови завербовал их в заговор против государства. Но Франциск, согласно своему характеру, рассчитывал подавить заговор, выказав рыцарское доверие своим врагам, и отдал только приказ арестовать обоих дворян и привести их к герцогине Ангулемской. Вслед за тем он неожиданно отправился в Бурбоне в сопровождении многочисленной свиты, зная, что еще застанет коннетабля в Мулене. Здесь повторилась та же сцена, что и в Блуа, с той разницей, что король высказался более определенным образом, просил прощения у коннетабля за нанесенную ему обиду и обещал утвердить за ним бурбонские владения в случае неправильного решения процесса. Но было уже слишком поздно; Бурбон не мог отступить от данного слова и был вполне уверен, что никакие обещания со стороны короля не спасут его от строгого наказания в случае, если будет открыт его договор с императором. Поэтому коннетабль, сделав над собой усилие, разыграл роль покорного вассала, заявил, что император заискивал перед ним, но что пока между ними не было заключено никакой сделки и что только нездоровье мешает ему отправиться с королем в Лион. Король уехал, оставив в Мулене одного дворянина, которому поручил следить за коннетаблем и торопить к отъезду. Но коннетабль крайне медленно собирался в путь и, едва доехав до ла Палисс, внезапно вернулся в свой замок Chantelle. Отсюда он написал королю, что будет верно служить ему до самой смерти, если он прекратит процесс и немедленно утвердит за ним его бурбонские владения. Коннетабль вовремя снял с себя маску, потому что прежде чем его письмо пришло в Лион, прибыл туда посланный от герцогини Луизы и Дюпра с подробными показаниями обоих арестованных дворян, которым был сделан в Блуа строжайший допрос, после чего король немедленно двинул войска на Шанталь. Коннетабль едва избежал осады в собственном замке и, распустив наскоро своих приверженцев, бежал в Овернские горы и впоследствии с опасностью для жизни пробрался через Дофине в Савойю. Если, с одной стороны, близость королевской власти и уважение к ней способствовали быстрому усмирению опасного восстания, то с другой – нельзя было сразу довериться успеху; и поэтому король решил отказаться от личного участия в итальянском походе. Ловко задуманный план восстания стянул извне грозовые тучи на Францию, и никто не мог сказать тогда, в какой степени возможно будет отвратить их без ущерба для государства. Но короля Франциска больше всего огорчала измена самого могущественного и знатного человека в королевстве, его товарища по оружию, который, несмотря на простоватость, нагло обманул его, уверив в своей верности. Франциск был озадачен таким вопиющим противоречием с рыцарством, которое стремился воскресить в своем лице. Ему и в голову не приходило, насколько он сам был далек от рыцарского идеала со своей ненасытной жаждой к переменам в наслаждениях. Быть может, это осознание в значительной мере отравило бы ему существование, во всяком случае заставило бы его посмотреть снисходительнее на поступок коннетабля. Но Франциск не был способен к анализу. Он вернулся в Блуа в самом печальном расположении духа и, против обыкновения, удалился один в свою комнату. Слуга, предполагая, что король чувствует себя нездоровым, развел большой огонь в камине, который в те времена представлял собой подобие обширной ниши. Король долго сидел неподвижно в своем кресле, грустно устремив глаза на мерцающее пламя. Наконец вошел слуга и спросил, угодно ли будет его величеству ужинать в большом или в маленьком обществе или он никого не желает видеть сегодня. Король, подумав немного, спросил: