Франциска Вульф - Стражники Иерусалима Страница 8

– Добрый день, – сказал Ансельмо первое, что пришло на ум.

– Да, э... добрый день, – пролепетала девушка. На вид ей было лет двадцать, от силы двадцать два. Молодая, бесцветная и почему-то очень нервная. – Я только хотела... – Она смущенно убрала темную прядь с лица.

– Почта? – пришел ей на помощь Ансельмо и попробовал робко улыбнуться. Иногда это выручало. – Вы, наверное, принесли нам почту? А где Луиджи? – Луиджи был любезный пожилой человек, вот уже более двадцати лет каждый день забиравший почту из арендованного ящика и приносивший ее семейству Козимо. Никто, кроме него, не знал, какой адрес скрывался за пятизначным номером абонентного почтового ящика. За эти услуги Луиджи платили почти по-королевски – скорее, впрочем, за его молчание, нежели за саму работу. – А вы кто?

– О да, разумеется! – Почтальонша захихикала, как робкий подросток. – Я... воспаление легких. Ой, я хотела сказать, Луиджи – моя внучка... э... – Она смешалась и вновь покраснела так, что Ансельмо испугался, как бы не пришлось вызывать врача. Девушка сделала глубокий вздох. – Мой дедушка Луиджи заболел. Воспалением легких. Я должна вам сегодня доставить почту. – Она говорила так торопливо, словно боялась забыть слова, если чуть замешкается. Потом она подняла коробку, сунула ее Ансельмо в руки и развернулась так резко, что он в испуге отскочил на шаг назад.

– До свидания. Привет вашему дедушке, пусть выздоравливает! – крикнул он ей вдогонку. Девушка сбежала по ступенькам, вскочила на свой велосипед и стремительно помчалась к воротам, будто опасалась, что парень передумает и бросится за ней с топором.

Покачав головой, Ансельмо запер дверь. На короткое мгновение его лицо отразилось в матовом стекле – гладкое лицо молодого человека лет двадцати с небольшим. Он не принадлежал к числу тех мужчин, которые часами не могли оторваться от своего отражения в зеркале. И поскольку Козимо уже много лет назад изгнал все зеркала из своего дома, такая возможность ему представлялась нечасто. Однако иногда, случайно увидев свое отражение в витрине или зеркале бутика, он удивлялся, что выглядит так же, как и раньше. Как тогда, когда в костюме паяца кривлялся на базарах Флоренции и воровал у богатых горожан кошельки из карманов.

«Давно это было, – подумал Ансельмо, задумчиво потирая гладкий подбородок. – Пятьсот лет – чертовски длинный срок».

Поставив коробку на стол в холле, он открыл ее. Как он и предполагал, она до краев была наполнена письмами, адресованными синьору Козимо Медичи. Ансельмо вынул парочку дорогих конвертов и внимательно рассмотрел их. Скорее всего, это были обычные письма гостей, желавших поблагодарить хозяина за удавшийся праздник в субботу вечером. Ансельмо грустно вздохнул. Когда Козимо устраивал в палаццо маскарады, потом в течение нескольких дней им носили в дом письма мешками. И поскольку Козимо после такого праздника неизменно впадал в тяжелую меланхолию и депрессию и не удостаивал бесчисленные благодарственные письма ни единым взглядом, то отвечать на каждое письмо в отдельности всегда приходилось Ансельмо. Раньше, много-много лет назад, Ансельмо так гордился своим умением писать, что с необычайным рвением хватался за каждое письмо, ответить на которое его просил Козимо. С тех пор искусство сочинять ответы давно утратило для него прелесть новизны. Это была скучная, рутинная обязанность, отнимавшая уйму времени, от выполнения которой он отказался бы с величайшей охотой.

«Даже если он и не взглянет на них, я все же покажу ему почту, – решил Ансельмо, сложил письма обратно в коробку и подхватил ее под мышку. – Быть может, это развлечет его».

Ансельмо застал Козимо в библиотеке. Он сидел у окна в своем любимом кресле и смотрел на улицу. Отсюда открывался фантастический вид на флорентийские крыши. Эта панорама уже привела в полный восторг не одного художника и фотографа из числа друзей и вдохновила их на чудесные работы. Впрочем, Ансельмо мог бы держать пари, что в эти моменты Козимо не любовался современным городом – во всяком случае, в том виде, в каком представала Флоренция людям XXI века.

Козимо сидел в кресле неподвижным изваянием и неотрывно смотрел в окно. В руках он держал фарфоровую чашку – изящный предмет, готовый, казалось, разлететься вдребезги от одного лишь взгляда, в действительности, однако, оказавшийся почти пугающе прочным. Ансельмо тут же узнал чашку и ощутил, как у него на затылке волосы встали дыбом. Он ненавидел эту чашку из китайского чайного сервиза эпохи династии Мин. Остальные чашечки и такой же чайник стояли на подносе эбенового дерева на расстоянии вытянутой руки от Козимо, словно тот опасался, что кто-то может забрать их. На аукционах такие безупречно сохранившиеся изделия достигали едва ли не астрономических цифр. Ансельмо неоднократно пытался уговорить Козимо продать наконец сервиз, но все было напрасно. Тот же всегда парировал, что с этим сервизом связано слишком много воспоминаний. Воспоминаний чересчур дорогих, чтобы их можно было обменять на деньги.

Дорогие воспоминания. Ансельмо стиснул зубы. В голове не укладывалось, почему Козимо снова и снова по доброй воле предавался этим мукам, почему не хотел просто расстаться с фарфором и все забыть.

Сервиз был в некотором роде одним из последних сохранившихся современников славной династии. От всесильных китайских императоров, с иероглифами их имен на фарфоре, не осталось ничего, кроме сочинений историков. Точно так же, как от флорентийской фамилии Медичи, по заказу которой ровно пятьсот лет назад китайский фарфор был доставлен в Европу весьма авантюрным способом. Все они превратились в пыль и прах, погребены и забыты.

Ансельмо мечтал, чтобы и сервиз разделил наконец судьбу своих бывших владельцев. Ему уже не раз приходила в голову шальная мысль подкупить горничную, чтобы она во время уборки «по неосмотрительности» опрокинула поднос, однако он не посмел. Подозрение Козимо сразу бы пало на него, а на этом свете Ансельмо больше всего боялся гнева синьора. Если уж он не мог разбить этот злосчастный сервиз, то его следовало бы по крайней мере отдать под надзор какого-нибудь музея. Или в руки коллекционера, который не страдал бы от мучительных воспоминаний, рассматривая каждую трещинку на чашках.

– Ансельмо, – вдруг произнес Козимо, не отрываясь от панорамы города, – налей себе тоже чашку чаю. Ты пришел, чтобы попытаться вывести меня из меланхолии?

– Я знал, что найду тебя здесь. – Ансельмо порывисто подошел к креслу и налил себе из чайника в одну из тонких чашек ароматный напиток. Жасминовый чай. Еще один признак депрессивного настроения Козимо. Этот чай он пил исключительно в состоянии уныния и тоски. – Ты ведь любишь это место у окна, откуда открывается дивный вид на город.