Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь Страница 8

Из затканного паутиной круглого окошка над головой молодых людей выглядывал человек. Сальная свеча осветила продолговатое, изрезанное глубокими морщинами лицо, главным украшением которого был огромный нос с бородавкой и пара крошечных живых глазок под бровями домиком. Пряди длинных черных волос, выбившиеся из-под капюшона, дополняли портрет. В неверном свете свечи он вполне мог сойти за одну из химер Нотр-Дам. Он напугал бы кого угодно, если б не широкая добродушная улыбка, приоткрывающая прекрасные белые зубы.

– Барнабе, неужели ты? – удивленно спросил Ландри. – Ты уже вернулся?

– Как видишь, дитя мое. Я немного охрип сегодня, что не на пользу жалобности просьб, поэтому я предпочел остаться дома. Но погодите минутку, я спущусь…

Огарок, что так привычно мигал в потемках, исчез. Заскрипели несмазанные петли двери.

– Неужели ты знаком с этим человеком? – изумленно спросила Катрин.

– Конечно, знаком. И ты тоже. Это же Барнабе-кокильяр – Ракушечник. Он просит на паперти Сент-Опортюн, и на плаще у него ракушки. Он выдает себя за паломника, побывавшего на могиле святого Иакова в Компостеле.

Теперь и Катрин вспомнила старика. Конечно, она его знала. Он всегда улыбался ей, когда они с Лоизой ходили к вечерне в Сент-Опортюн, они видели его у Агнессы-отшельницы, когда приносили ей хлеб. Барнабе тем временем вышел из дома и с тщательностью добропорядочного горожанина закрыл за собой дверь. Он был высокий, худой и сутулился. Костлявые руки и огромные ноги торчали из-под его короткого потрепанного плаща из толстой грубой шерсти, на котором было нашито с десяток ракушек в память о том, что святой Иаков был рыбаком. Барнабе поздоровался с Ландри и Катрин, потом поднял фонарь и внимательно поглядел на Мишеля.

– Недалеко же ты уйдешь, молодой сеньор, в таком-то наряде! – сказал он насмешливо. – Ну просто, черт возьми, серебряные цветочки и любимые цвета дофина! Сделай шаг со Двора Чудес, и тебя сцапают! Славно оставить в дураках своих судей и обойтись без услуг Капелюша, но тогда и дальше желательно обходиться без них, иначе даром время теряли! Малец придумал толково, да пока дотопаешь до моста Менял, тебя десять раз сержанты заграбастают.

Тонкие гибкие пальцы Барнабе пренебрежительно прошлись по колету с золотым шитьем.

– Я сниму его, – сказал Мишель и готов был от слов перейти к делу.

Но Ракушечник пожал плечами:

– Хорошо бы тогда и голову снять. Уж больно в глаза бьет твоя голубая кровь. Потому мне и кажется, что юная парочка сошла с ума, когда ввязалась в такую безнадегу!

– Сошла, не сошла, но мы его спасем! – крикнула Катрин со слезами на глазах.

– А сейчас мы теряем время, – сердито сказал Ландри. – Слова словами, а дело делом. Пора подумать, как нам вернуться домой. Ночь уже, поздно. Помоги нам отсюда выйти, Барнабе!

Ландри явно вспомнил о трепке, которую получат они с Катрин по возвращении. К тому же надо было еще спрятать Мишеля в погребе Легуа. Барнабе молча развернул сверток, который держал под мышкой. В нем оказался серый плащ, очень похожий на плащ Барнабе, разве что чуть менее грязный. Барнабе набросил его на плечи Мишелю.

– Так и быть, одолжу тебе свой парадный костюм, – насмешливо говорил Барнабе. – Удивлюсь, если кто-то тебя отыщет среди складок этого плаща. Что до твоих башмаков, то грязи на них вполне достаточно, чтобы не разглядеть, какого они цвета.

Молодой человек не без брезгливости накинул на себя плащ, зазвеневший ракушками, и капюшон, который оказался сродни шапке-невидимке.

– Славный паломник! – засмеялся Барнабе, но тут же переменил тон. – А теперь в путь! Не отставайте, я гашу фонарь.

Он встал во главе маленького отряда, крепко сжав своей огромной лапищей крохотную ручку Катрин. Они пересекли площадь. Там и тут загорались дрожащие огоньки, сообщая о жизни, затеплившейся в опасном квартале. Смутные тени скользили меж отсыревших стен. Барнабе уверенно свернул в проулок, точь-в-точь такой же, как предыдущие. Все дороги в королевстве нищих были похожи одна на другую, и, может быть, не случайно: пусть стража заплутается, собьется с ног, не добьется толку. Улица нырнула в сводчатый проход, запетляла вдоль зловонного ручейка. Все чаще беглецам попадались смутно различимые в потемках причудливые фигуры. Барнабе обменивался с ними порой непонятными, загадочными словами, не иначе – паролем короля нищих, данным на эту ночь. Домой в грязные норы возвращались мнимые больные, мнимые калеки, настоящие нищие, настоящие воры. Вот впереди зачернели развалины крепости Филиппа II Августа с сохранившимися еще кое-где остатками сторожевых башен. Барнабе остановился.

– Теперь осторожность и осторожность. Королевство нищих кончилось. Хватит у вас силенок нестись во весь дух?

Ландри и Мишель в один голос ответили, что хватит, но Катрин еле-еле плелась, ухватившись за Барнабе, глаза у нее слипались, руки-ноги были как ватные, от усталости она чуть не плакала.

– Она не сможет бежать, – сочувственно сказал Мишель. – Я понесу ее, она, я думаю, не тяжелая.

И он поднял девочку на руки.

– Обними меня за шею и держись покрепче, – сказал он, улыбаясь.

Со счастливой улыбкой девочка склонила голову ему на плечо и обняла за шею. Несказанная радость, чудесный покой вытеснили усталость. Так близко было его благородное ясное лицо, так тепло и душисто пахла кожа. Даже душный противный запах плаща, в который его завернули, не мог заглушить исходящий от него упоительный запах чистоты. Ни от кого из знакомых Катрин не пахло так чудесно. Ландри презирал мыло, предпочитая благоухать терпкими запахами естества. От Кабоша пахло кровью и потом, от Кошона – книжной пылью, от толстухи Марион, служанки Легуа, – стряпней и дымом, от Лоизы – воском и святой водой. Даже папа и мама не пахли так прекрасно, как Мишель.

Но ведь он пришел из другого мира, недоступного, неведомого, где все так красиво, воздушно, необыкновенно. Волшебного мира, о котором так часто грезила маленькая Катрин, любуясь сияющими шелком носилками, восхищаясь придворными дамами в мерцающей парче и драгоценных украшениях.

Под быстрыми ногами троицы беглецов стремительно сменялись мостовые улиц и площадей. Никого не удивлял их торопливый бег: весь город лихорадило от беспокойного возбуждения. И лихорадка с каждым часом нарастала. Вести об осажденной бунтовщиками Бастилии, взятом приступом королевском замке Сен-Поль, захваченных в плен соратниках дофина полнили сердца восторгом и тревогой; народ собирался толпами, пел и плясал на площадях. Никому не было дела до бегущей со всех ног куда-то компании: каждый нашел себе компанию, все куда-то бежали. Но все изменилось, стоило беглецам обогнуть улицей Пьер-рыболов замок Шатле и выйти к мосту Менял. В неровном свете факелов, укрепленных на стене Шатле, они увидели поблескивающие кирасы двух лучников, поставленных охранять вход на мост. Один из них натягивал тяжелую цепь, отделяя на ночь остров Ситэ от остального Парижа. Беглецам и в голову не приходило, что на мосту в эту ночь могут поставить охрану. На солдатах были плащи парижского прево, но душой и телом были они с бунтовщиками.