Бренда Джойс - Преследование Страница 8

И еще до того, как Уильям вскрикнул, Амелия уже не сомневалась в том, кто прибыл в этом экипаже. Она медленно обернулась.

Огромная черная карета, запряженная шестеркой великолепных вороных коней, с грохотом неслась по дороге. На кучере красовалась типичная для служащих Сент-Джаста ярко-синяя с золотом ливрея, точно такая же, как и на двух лакеях, стоявших на запятках кареты. Амелия поймала себя на том, что, затаив дыхание, во все глаза смотрит на экипаж. Итак, Сент-Джаст все же вернулся.

Шестерка вороных чуть ли не галопом пронеслась по круговой подъездной дороге. Проскочив мимо часовни, кучер затормозил с криком «тпру!». Лошади, разбрасывая гравий, остановились недалеко от того места, где стояли Амелия и ее собеседники.

Сердце Амелии яростно заколотилось. Ее щеки пылали, будто объятые огнем. Саймон Гренвилл был дома!

Оба лакея спрыгнули на землю и бросились открывать дверцу кареты. В следующее мгновение из экипажа показался граф Сент-Джастский и направился к их компании.

Все мысли разом вылетели у Амелии из головы.

Граф был одет в украшенный вышивкой темно-коричневый бархатный сюртук, черные бриджи, белые чулки и черные туфли. Гренвилл был высоким — возможно, на дюйм-другой выше шести футов — и широкоплечим, с узкими бедрами. Амелия бросила взгляд на его высокие скулы, сильный подбородок и точеный рот. Ее сердце гулко стукнуло.

Гренвилл нисколько не изменился.

Он был так же красив, каким помнила его Амелия. Возможно, граф и поседел, Амелия не поняла этого, — под двуугольной шляпой был надет темный парик, чуть более рыжего оттенка, чем его естественный цвет волос.

Амелию будто парализовало. Во все глаза, не в силах оторваться, она смотрела на Гренвилла, который глядел только на своих сыновей.

В сущности, он, похоже, даже не заметил ее. Так что она могла открыто, без утайки, изучать его. Саймон казался даже более привлекательным, чем десять лет назад, просто потрясающе красивым теперь, когда ему было тридцать. В его облике появилось больше властности.

Воспоминания снова стали рваться на волю. Амелия из последних сил боролась, пытаясь сдержать их.

Гренвилл мгновенно одолел разделявшее их расстояние, шагая размашисто и твердо. Взгляд графа не дрогнул, когда он бросился к сыновьям и притянул их в свои объятия. Джон плакал. Уильям цеплялся за отца.

Амелия задрожала, осознавая, что мешает встрече родных. Гренвилл даже не посмотрел на нее. Казалось, Амелия должна бы была чувствовать облегчение — именно этот сценарий она нарисовала в своем воображении, — но на душе стало тревожно.

Гренвилл некоторое время стоял не шелохнувшись, обнимая сыновей. Он наклонил голову к мальчикам, так что Амелия не могла видеть его лицо. Она хотела уйти, не желая мешать воссоединению семьи, но боялась невольно привлечь внимание графа.

И тут Амелия услышала, как Гренвилл вдохнул всей грудью, судорожно, жадно. Он выпрямился и выпустил мальчиков, взяв их за руки. У Амелии вдруг возникло странное чувство, будто он боится их отпустить.

Наконец, граф кивнул няне и учителю. Оба склонили перед ним головы, пробормотав:

— Милорд.

Амелии хотелось исчезнуть. Сердце ее по-прежнему оглушительно колотилось. Оставалось только рассчитывать на то, что граф этого не услышит. А еще Амелия отчаянно надеялась, что он ее не заметит.

Но Гренвилл обернулся и посмотрел прямо на нее.

Амелия замерла.

Темные глаза Саймона, казалось, широко распахнулись, и их взгляды встретились. Время словно остановилось. Все окружающие звуки будто смолкли. Осталось лишь ее оглушительное сердцебиение.

Амелия увидела в его глазах удивление и в этот момент поняла, что он все-таки узнал ее.

Гренвилл не произнес ни слова. Впрочем, ему и не нужно было это делать. Каким-то внутренним чутьем Амелия тонко улавливала боль и страдания, терзавшие его душу. Его горе казалось необъятным. В это самое мгновение Амелия осознала, что нужна Саймону, как никогда прежде.

Она вскинула руку в приветствии.

Гренвилл быстро взглянул на сыновей.

— Слишком холодно, чтобы задерживаться на улице.

Он приобнял мальчиков за плечи и направился вперед. Они вошли во внутренний двор и исчезли.

Едва держась на ногах от волнения, Амелия жадно втянула ртом воздух.

Он узнал ее.

А потом Амелия вдруг осознала, что Гренвилл ни разу не взглянул на свою новорожденную дочь.

Глава 2

Саймон смотрел перед собой невидящим взглядом. Он сидел в первом ряду часовни со своими сыновьями, но никак не мог поверить в происходящее. Неужели он действительно вернулся в Корнуолл? Неужели и в самом деле присутствует на похоронах своей жены?

Саймон поймал себя на том, что крепко сжимает кулаки. Он сидел, уставившись на священника, который не переставая гундосил что-то об Элизабет, но едва ли видел его — и совершенно его не слышал. Три дня назад Саймон был в Париже, выдавая себя за Анри Журдана, якобинца; три дня назад он стоял среди жаждущей крови толпы на площади Революции, наблюдая за десятками казней. Самым последним страшную участь принял его друг Дантон, ставший воплощением выдержки среди творившегося вокруг безумия. Глядя на то, как Дантон лишается головы, Саймон понимал, что проходит испытание на верность. Рядом с ним стоял Ляфлер, и Гренвиллу ничего не оставалось, как восхищенно приветствовать каждое отсечение головы. Каким-то непостижимым образом ему даже не стало дурно.

Теперь он был не в Париже. Не во Франции. Он находился в Корнуолле, месте, куда он и не помышлял когда-нибудь вернуться, и чувствовал себя ошеломленным, сбитым с толку. Последний раз он был в Корнуолле, когда умер его брат. Последний раз он был в этой часовне на похоронах Уилла!

И возможно, отчасти именно поэтому Саймон чувствовал себя так плохо. Зловонный запах крови по-прежнему чудился ему повсюду, словно последовав за ним из Парижа. Этот смрад обитал даже внутри часовни. Впрочем, Саймон улавливал запах крови постоянно, абсолютно везде — в своих комнатах, на своей одежде, от своих слуг, — он чувствовал запах крови, даже когда спал.

Но ведь смерть действительно была повсюду… В конце концов, он присутствовал на похоронах своей жены!

И Саймон чуть не рассмеялся — потерянно, горько. Смерть преследовала его так долго, что ему пора было к ней привыкнуть и не ощущать потрясения, смятения или удивления. Его брат умер в этой заболоченной глуши. Элизабет скончалась в этом доме. А он провел весь прошлый год в Париже, где правил террор. Какая же злая ирония таилась во всем этом! И каким же логичным казался такой исход…