История Деборы Самсон - Эми Хармон Страница 8

Местные жители прозвали эти законы «Невыносимыми», но подобное происходило в колонии на протяжении всей моей жизни, и прежде колонисты терпеливо все сносили. Я не помнила, чтобы люди когда-то не жаловались на Корону. Они любили повторять: «Нет налогам без представительства», а в декабре прошлого года повстанцы, именовавшие себя «Сынами свободы», проникли на борт трех кораблей, стоявших в Бостонском порту, – они принадлежали британской Ост-Индской компании – и сбросили в воду груз чая в знак протеста против наложенного королем Георгом запрета на ввоз чая откуда бы то ни было, кроме Англии.

Все это представлялось мне захватывающе интересным.

Я отправила Элизабет письмо, в котором просила объяснить, что значит «хабеас корпус» и множество других слов, которые постоянно повторяли люди, считавшие себя авторитетами в сфере права. Муж Элизабет, Джон, прислал мне весьма доброжелательное письмо, в котором ответил на мои вопросы. Элизабет упоминала, что он изучал право в Йеле, а после какое-то время работал учителем. Я так жаждала прочесть все, что он написал мне, что с трудом заставляла себя сосредоточиться на отдельных словах. Он обращался ко мне не как к ребенку, но писал ясно и лаконично, словно тщательно продумывал каждую фразу. Он был великолепным учителем, и я отметила, что стала лучше разбираться в происходившем вокруг. Я столько раз перечитывала его письмо, что могла с легкостью пересказать его объяснения.

В округах Массачусетса проводились конгрессы, на которых обсуждались тяжелое состояние государственных дел и необходимость учредить правительство, не зависящее от «агентов Короны». Джона Патерсона выбрали делегатом от Ленокса, несмотря на то что они с Элизабет не прожили в городе и года.

Судя по всему, политическая деятельность колонистов его разочаровывала. В конце одного из своих писем он не сдержался: «Участники собраний только и хотят, что говорить о своем, не слушая друг друга, так что конгрессы расходятся, не решив ничего существенного. Корона же должна увидеть единую силу. Мы сохраним множество жизней – в том числе и собственные, – если сумеем ясно и единодушно заявить о своих требованиях; однако многих раздирают на части верноподданические чувства, которые все мы питаем к Британии, кроме того, никто не верит, что мы сумеем одолеть британцев, если и правда начнется война. Британия – сила, проявившая себя в подобных конфликтах: это империя, одерживавшая верх на протяжении многих веков. Мы в сравнении с ней словно Давид с Голиафом; и все же, когда я напоминаю себе, кто из двоих в конце победил, мне становится менее страшно. Если Господь желает, чтобы Америка обрела независимость, Он это устроит».

Все вокруг только об этом и говорили. Разговоры, встречи, пересуды рано или поздно обращались к назревавшему конфликту с Британией. У каждого имелось собственное мнение, но почти все повторяли одно и то же, словно прочли об этом в листовках или услышали от кого-то более ученого, чем сами. Преподобный Конант в своих проповедях говорил о тирании и о свободе, однако был достаточно осторожен и не призывал паству к революции. Впрочем, никто из прихожан не сомневался в его истинных убеждениях.

«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе», – начинал он, и собравшиеся в церкви замирали, понимая, что последует за этим. «Но как долго король Георг будет считать нас чадами своими? Как долго будем мы почитать его за отца нашего? Англия – не дом нам. И уже очень давно».

Многие колонисты и правда рассуждали о преданности «родине-матери». От этих речей меня всякий раз бросало в дрожь. Родина-мать. Я ненавидела это выражение, хотя и знала, что мои чувства разделяют далеко не все. Я мало была привязана к собственной матери и еще меньше – к стране, из которой моих предков выдворили лишь потому, что они чему-то не соответствовали.

Преподобный Конант говорил, что мы, вероятно, свободнее всех прочих народов в истории нашей цивилизации, но все же на колонистов смотрели так, как правители и дворяне издавна привыкли взирать на простых людей. Колонист был не человеком, но лишь источником прибыли.

– Пора покончить с представлением, что народ существует для его правителей, – заметил священник дьякону Томасу как-то вечером, за ужином, и все согласно закивали, словно понимая историческое значение этого замечания.

– Но если мы не существуем для короля, для кого же тогда? – спросила я.

Я не сидела за столом вместе с остальными. Я подавала мясо – отрезала ломти от большого куска, который целый день крутила на вертеле над огнем. Мне казалось, что мясо хорошо приготовилось, но семья собралась за столом, все были голодны, и я вдруг засомневалась, что моя стряпня им понравится. Кошка ухватила кусочек, улизнула с ним прежде, чем я сумела его отобрать, и съела, облизываясь. Я пожала плечами, поставила на стол блюдо с нарезанным мясом и стала выполнять просьбы – подать кружку молока, еще одну миску масла, нож для хлеба.

– Губернаторов назначает Корона, и потому они преданы Короне, а не колонистам, которыми управляют, – сказал дьякон Томас, не обратив внимания на мой вопрос. – Мы полагаем, что у нас есть права, но для губернаторов это не права, а уступки, которые они с легкостью могут отозвать в любое время.

– Лорды Торговли чувствуют угрозу в той свободе, которой мы дышим, – проговорил преподобный Конант, и я едва удержалась, чтобы вновь не вмешаться в разговор.

Джон Патерсон объяснил мне, кто такие Лорды Торговли. Эти чиновники рассматривали колонии в качестве земельных владений, а колонистов считали работниками, возделывавшими земли Короны. Я воображала, что эти Лорды, в черных мантиях и белых париках, раздавали колонистам милости или лишали свободы и собирали с них прибыль, не имея настоящего представления о людях, чьими жизнями распоряжались.

– Если мы не существуем для короля, для кого же тогда? – снова спросила я. Мною не помыкали, но и свободы у меня не было. А еще я не понимала, какова моя цель в жизни, помимо работы. – И если нами не станет править король Георг или Лорды Торговли, кому же мы будем подчиняться?

– Вот вопрос так вопрос, да, Дебора? – откликнулся преподобный Конант, гоняя по тарелке горошину.

Но никто мне так и не ответил.

Глава 3

Один из народов

Когда отец ушел, мне было пять лет, но я