Лоретта Чейз - Последний негодник Страница 8

– Ничего удивительного, – заявил один из его приятелей. – Принял же он маркизу Дейн за проститутку, верно?

И вот тут-то Лидия поняла, кем являлся этот неотесанный мужлан.

В мае пьяный Эйнсвуд встретил на постоялом дворе Дейна и невесту маркиза в их брачную ночь и отказался поверить, что леди была леди, не говоря уж о том, что она жена Дейна («Рискованный флирт» – Прим.пер.). Дейн счел своим долгом исправить неправильное представление старого школьного дружка с помощью кулаков. Сей приключившийся случай еще долго был у всех в Лондоне на устах.

Лишь самую малость удивительно, что Лидия по ошибке приняла его светлость за грубияна с Ковент-Гарден. По всем расчетам герцог Эйнсвуд был один из самых испорченных, безответственных и тупоголовых повес из списка в книге пэров Дебретта – немалое достижение, демонстрирующее нынешнее плачевное состояние аристократии.

Герцог был к тому же, как видела Лидия, неряхой из нерях. Несомненно дорогое, пошитое на заказ платье он надел несколькими днями ранее и измял так, словно спал в нем. Шляпы на его голове не было, и копна густых каштановых волос свисала на один глаз, который в равной степени свидетельствовал о месяцах неудовлетворительного сна и более чем удовлетворительного беспутства. Его единственная уступка в угоду чистоте состояла в том, что не так давно он позволил кому-то побрить себя, наверняка, пребывая в пьяном беспамятстве.

Она увидела куда больше: адское пламя, мерцающее в глубине его зеленых глаз, надменный профиль его носа, твердые линии скул и подбородка… дьявольски изогнутый рот, обещающий все, готовый заставить смеяться, согрешить, в общем, все, что вам угодно.

Лидия не осталась равнодушной. Бесенок в ней, один из тех, кого она обычно держала под замком, подпрыгнул и потянулся к своему двойнику, сидевшему в герцоге. Но она тоже не была дурой. Лидия прекрасно понимала, что это, по сути, манера поведения, присущая негодяям, и в общем она могла бы назвать сию манеру одним словом: неприятность.

Все же именно этот негодяй являлся герцогом, а даже самый худший аристократ имел больше влияния на власти, чем простой журналист, особенно женского пола.

– Ваша светлость, вы допустили ошибку только в отношении одной из нас, – с непреклонной вежливостью заявила Лидия. – Я – Гренвилл из «Аргуса». Эта женщина – известная сводня. Она заманивает девочку в бордель под предлогом, что ведет ее на Боу-стрит. Если вы препроводите эту сводницу в тюрьму, я с радостью составлю вам в этом компанию и засвидетельствую…

– Она притворщица, лгунья и интриганка, – завопила Корали. – Я только веду девочку к Пиркезу.

Она махнула в сторону стоящего напротив устричного бара.

– Немного перекусить. Девочка попала в небольшой переплет…

– И попадет в еще худший в ваших руках, – продолжила за нее Лидия. Ее внимание вновь переключилось на Эйнсвуда. – Вы знаете, что происходит с детьми, имевшим несчастье попасть в ее когти? Их бьют, морят голодом и насилуют, пока не низведут до состояния смиренного ужаса. Тогда она выпускает их на улицы, некоторым из них по одиннадцать и двенадцать лет…

– Ты лжешь, подлая портовая шлюха, – взвыла сводня.

– Я поставила под сомнение вашу честь? – поинтересовалась Лидия. – Вы хотите сатисфакции? Рада буду предоставить. Прямо здесь и сейчас, если желаете. – Она стала наступать на сводню. – Давайте-ка посмотрим, как вам понравится, когда вас бьют.

Пара огромных ладоней сомкнулась на ее запястьях и оттащила назад.

– Полноте, дамы. От вас чертовски разболелась голова. Давайте постараемся решить все миром, а?

– О, вот это забавно, – воскликнул кто-то. – Эйнсвуд решает что-то миром. Глазам не верю, неужто в аду все замерзло?

Лидия посмотрела вниз на держащую ее за руку большую ладонь.

– Уберите от меня свои лапы, – холодно промолвила она.

– Я, пожалуй, подержу, пока кто-нибудь не сбегает за смирительной рубашкой для вас. И кто вас выпустил из Бедлама, хотел бы я знать?

Лидия пихнула его локтем в живот. Тот оказался отнюдь не мягким. От предплечья до запястья ее пронзила боль.

Все-таки и он что-то почувствовал, поскольку пробормотал ругательство и отпустил ее под свист и улюлюканье толпы.

Беги, пока можешь, предостерег ее внутренний голос, беги без оглядки.

Это был внутренний голос разума, и она бы прислушалась к нему, кабы ее не поразили насмешливые замечания грубияна и откровенная наглость, с которой эти замечания громогласно прозвучали. Природа не предусмотрела в характере Лидии склонность отступать, а чувство гордости не позволяло предпринимать каких-то действий, намекающих на слабость или, не дай Бог, на страх.

Сощурив глаза, с бешено бьющимся сердцем она повернулась к нему лицом.

– Еще раз тронете меня, – предупредила она, – и я поставлю синяки на оба ваших глаза.

– О, попробуйте, ваш’ честь! – начал подстрекать какой-то зевака. – Троньте-ка ее снова.

– Эй, ставлю на вас десять фунтов, Эйнсвуд.

– А я вам говорю, она поставит ему парочку «фонарей», как и грозилась, – раздался другой голос.

Герцог, между тем, оценивал ее, вызывающе пройдясь взглядом зеленых глаз от шляпки до полусапожек.

– Крупная, не спорю, но не в моем весе, – объявил он. – Должно быть, пять футов и три четверти (1.75 м – Прим.пер.). И весит стоунов десять (63, 4 кг – Прим.пер.), нагишом.

– За то, чтобы таковой увидеть, – добавил он, скользнув взглядом за корсаж, – я, между прочим, готов заплатить пятьдесят гиней.

Эту остроту приветствовали грубым смехом и, по обыкновению, непристойными комментариями.

Ни смех, ни непристойности не обескуражили Лидию. Она знала этот грубый мир; большая часть ее детства прошла в нем. Но шум толпы подтолкнул ее к окончательному решению. Девочка, которую она намеревалась спасти, стояла, застыв, и на лице ее проступило затравленное выражение существа, оказавшегося в джунглях и окруженного людоедами, которые вот-вот настигнут цель.

И все-таки Лидия не могла позволить этому идиоту оставить за собой последнее слово.

– О, мастерски проделано, – сказала она ему. – Расширяете образование ребенка, почему бы и нет? Преподайте ей прекрасный пример столичных манер и высокоморальную манеру выражаться, принятую в высшем обществе.

У нее еще имелось много чего высказать, но она напомнила себе, что с таким же успехом могла бы прочитать лекцию каменному столбу. Если у этого тупицы когда-либо и водилась совесть, то она умерла позаброшенной в одиночестве давным-давно.

Удовольствовавшись последним испепеляющим взглядом в его сторону, она отвернулась и направилась к девочке.