Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2 Страница 8

Мне жилось довольно весело. Ежедневно я видел много новых лиц, наблюдал разные ситуации и учился понимать человеческие характеры.

Но вот судьба моя снова переменилась. Однажды вечером хозяин подозвал меня и предупредил на унгарском языке:

– Готовься, Чоки. Завтра утром ты уедешь за море. Я отдаю тебя в услужение господину Хараламбосу. Он богатый человек, купец. Он берет тебя для своего сына.

На этот раз я не плакал, а только поклонился, поблагодарил, как меня учили, и вышел.

Господин Хараламбос увидел меня на пиру, но я его не приметил. Это был приземистый человечек с быстрыми жестами. На этот раз меня и вправду увозили далеко. Я снова подумал о том, что хорошо бы проститься с родителями. Но как это сделать?

Наутро я подошел к моему новому хозяину. Я низко поклонился ему.

– Господин Хараламбос, – начал я, – я радуюсь тому, что попал к вам в услужение. Вы ведь христианин. Знайте, что и я был крещен и мое христианское имя Андреас.

Он усмехнулся добродушно и потрепал меня по щеке.

– Господин Хараламбос, – продолжал я, ободренный, – не будете ли вы проезжать мимо такого-то замка?

– Вроде буду, а зачем тебе?

– Там остались мои родители. Позвольте мне проститься с ними!

Он позволил, и я был вне себя от радости.

Он попросил у моего самого первого хозяина, владельца замка, дозволения остановиться на ночь. Тот принял гостя своего приятеля Абдуллаха-аги. Таким образом, я смог всю ночь проговорить с отцом и матерью. Они плакали и обнимали меня. Это были очень бедные люди, они ничего не могли мне дать на память о себе. И посоветовать мне они ничего не могли. Я обещал им вернуться, если смогу. Так мы простились.

– Не надо утром провожать меня, – просил я. – Мне это больно будет.

Отец и мать исполнили мою просьбу. Долго я пробыл в пути. Плыл на корабле по морю. Наконец показались стены и башни красивого города.

– Это наш Константинополис – город нашего императора, великого Константина! – сказал мне господин Хараламбос. – Эти гнусные турки захватили его и великую церковь Святой Софии превратили в свою мечеть! Они исказили само название города, и зовут его Истанбулом. Но когда-нибудь мы, византийцы, снова завладеем нашими святынями!

Так я узнал, что господин Хараламбос ненавидит оттоманцев. Но он скрывал свою ненависть под покровом лести и хитрости. Это мне вовсе не нравилось. По мне, если ненавидишь, признайся, если не любишь – скажи честно!

– А если любишь? – вырвался у меня невольный вопрос.

О Боже, неужели я снова становлюсь женщиной? Неужели все пережитое не удушило, не убило мою женскую суть?

– Если любишь? – Чоки на миг задумался, затем ответил с легким оттенком бесшабашности. – Если любишь, тоже говори об этом прямо!

Я улыбнулась.

Чоки продолжил свой рассказ.

– Господин Хараламбос приставил меня к своему сыну. Семья господина Хараламбоса была невелика – он сам, его супруга Пульхерия и их сын, мальчик моих лет по имени Николаос. Я должен был прислуживать Николаосу, но получилось так, что мы с ним сразу подружились и привязались друг к другу. Вместе с ним я учился у старого монаха, который приходил из ближнего монастыря по приказанию госпожи Пульхерии. Она была очень набожна, происходила из довольно знатной семьи и считала, что осчастливила купца Хараламбоса, сочетавшись с ним браком. Хараламбос мечтал, что сын продолжит его дело, станет торговцем. Пульхерия видела своего сына в будущем священником. Хараламбос решил пока не перечить супруге, но в дальнейшем, когда мальчик еще подрастет, настоять на своем.

Жили они в богатом доме с садом. Это было мало похоже на безалаберную замковую жизнь на широкую ногу моего первого хозяина или Абдуллаха-аги. В доме госпожи Пульхерии всюду чувствовались рука и глаз рачительной хозяйки. Все было таким чистым и уютным, слуги держали себя скромно и проводили время за работой.

Госпожа Пульхерия не любила многолюдства, мешавшего ее молитвенному сосредоточению, которому она любила предаваться в часы, свободные от надзора за домашним хозяйством. Она держала в доме совсем немного слуг. Один из них был человеком особенно примечательным. Звали его Михаил, сын Козмаса. Родом он был из далекой снежной Московии. В раннем детстве покинул он родину, много странствовал, сначала с родителями, затем один. Он знал множество языков, прочел, казалось, все на свете книги. В доме господина Хараламбоса он был назначен ведать домашней библиотекой. Когда он начинал говорить, невозможно было уйти недослушав.

Монах по повелению госпожи Пульхерии толковал Николаосу и мне только о божественном, читал нам лишь труды отцов церкви. Он учил нас, что земная жизнь – тленна и преходяща, она всего лишь ступень, отделяющая нас от жизни вечной. Но Михаил, сын Козмаса, говорил нам иное. И глаза его сверкали странным огнем. Он уверял, что жизнь прекрасна и преисполнена наслаждений, что сама по себе жизнь представляет огромную ценность. Он повел нас в отведенную ему комнату и показал маленькие мраморные статуэтки обнаженных мужчин и женщин, показал чудесные сосуды, где на черном фоне были изображены красные фигурки людей, дышавшие такой живостью и подвижностью.

– Это сделали твои предки, – говорил он Николаосу.

Он рассказывал нам о странах Европы, где поэты в прекрасных стихах воспевают женскую красоту и любовь. Он читал нам стихи и слушать его было так чудесно!

А еще московит Михаил, сын Козмаса, умел рассказывать удивительные истории, такие занимательные, что все просто диву давались.

Однако кончилось все это плохо. Госпожа Пульхерия сочла, что он дурно влияет на ее сына, и приказала московиту покинуть ее дом. Мы, Николаос и я, плакали, расставаясь с ним.

– Оставь мне хоть несколько своих книг, – упрашивал Николаос.

– Нет, – ответил московит, – я дал слово твоей матери, что ни одной своей книги тебе не оставлю. Она догадалась, что ты будешь просить меня об этом и взяла с меня слово. Но… – Михаил помолчал и лукаво улыбнулся. – Относительно Андреаса я никакого слова не давал.

В доме госпожи Пульхерии меня звали моим христианским именем, только Николаос наедине звал меня «Чоки». Мы с ним тотчас поняли, что имеет в виду московит. Да, он дал слово и не может подарить книгу сыну госпожи Пульхерии, зато он может сделать такой дорогой подарок мне!

Так он и поступил. И оставил мне несколько своих книг. А после покинул дом госпожи Пульхерии, и больше я никогда с ним не встречался.

Но мы с Николаосом помнили его. В часы, свободные от занятий с монахом, мы уединялись в комнате Николаоса, и перечитывали книги, оставленные Михаилом.

Из этих книг явствовало, что нет ничего на свете дороже и прекраснее человеческой любви.