Мэри Брэддон - Тайна фамильных бриллиантов Страница 8

— Смотри, смотри, — продолжал Джемс Вентворт, — и откажись от меня, если смеешь. Впрочем, такому приличному молодцу, как ты, не к роже признавать меня.

— Джозеф! Джозеф! — промолвил Самсон едва слышно. — Неужели это ты? Да! Это мой несчастный брат! Я думал, что ты умер давно.

— И, верно, был очень рад, — с горечью заметил Джозеф.

— Нет, Джозеф… нет! — воскликнул Самсон Вильмот. — Небо свидетель, что я не желал твоей смерти. Я всегда сожалел о тебе и извинял все твои преступления.

— Странно, — отвечал Джозеф, — странно. Если бы ты любил меня, то неужели остался бы в конторе Дунбара? Если б в тебе была искра привязанности ко мне, то ты бы никогда не согласился есть их хлеб.

Самсон грустно покачал головой.

— Не упрекай меня, Джозеф, — сказал он, — если б я не остался в конторе, твоя мать умерла бы с голоду.

Отверженный ничего не ответил, но тяжело вздохнул. Раздался третий звонок.

— Мне надо ехать! — воскликнул Самсон. — Дай мне свой адрес, Джозеф, и я тебе напишу.

— Конечно, как бы не так, — отвечал его брат иронически, — нет, шутишь. Я нашел своего богатого брата и уж не отстану от него. Куда ты едешь?

— В Саутгэмптон!

— Зачем?

— Встречать Генри Дунбара.

Джозеф Вильмот побледнел. Перемена его в лице была так неожиданна и ужасна, что старик отскочил, словно увидев призрак.

— Ты едешь встречать его? — сказал Джозеф роковым шепотом. — Так он в Англии?

— Нет. Но его ожидают. Джозеф, отчего ты так странно смотришь на меня?

— Отчего? — воскликнул он. — Разве ты совсем стал машиной, говорящим автоматом, безгласным орудием в руках тех, кому ты служишь, что всякое человеческое чувство в тебе исчезло? Ты не можешь теперь понять, что я чувствую! Но вот звонок… Я еду с тобой.

Поезд уже трогался, когда братья выбежали на платформу.

— Нет… нет, — воскликнул Самсон, когда Джозеф бросился за ним в вагон. — Нет… нет, Джозеф… не езди со мною… не езди.

— Я поеду.

— Но у тебя нет билета.

— Ничего, я… то есть ты купишь мне билет на первой станции. У меня нет ни гроша.

Они уселись в вагон второго класса, и сборщик билетов, перебегая из одного вагона в другой, слишком торопился, чтобы рассмотреть билет, который ему сунул Джозеф Вильмот; это был обратный билет в Вандсворт. Еще несколько секунд беготни, криков, хлопанья дверцами, и поезд тронулся.

Старый приказчик посмотрел со страхом на своего брата. Смертная бледность его лица исчезла, но из-под грозно насупленных бровей глаза его дико сверкали.

— Джозеф, Джозеф! — сказал Самсон. — Одному небу известно, как я рад тебя видеть после тридцатилетней разлуки, и даю тебе слово сделать для тебя все, что могу, что позволят мои скудные средства. Я это сделаю если не из любви к тебе, то в память твоей матери. Но поверь, я тебя все еще люблю, Джозеф, очень люблю. Но я не хочу, чтобы ты ехал со мной. Какую пользу может принести тебе это путешествие?

— Какое тебе до этого дело? Я хочу с тобой поговорить. Вот и все. Хорош братец — увидал меня в первый раз после тридцати лет и старается поскорее от меня отделаться. Я хочу поговорить с тобой, Самсон, и хочу увидеть его. Я знаю, как свет обошелся со мной, что он из меня сделал; я хочу посмотреть, как обошелся, что сделал этот справедливый, милосердный свет с человеком, соблазнившим и предавшим меня, с Генри Дунбаром.

Самсон задрожал как осенний лист. Он был очень слаб после второго удара, поразившего его совершенно неожиданно, когда он однажды сидел за работой у своей конторки. Он едва перенес неожиданную встречу с несчастным братом, которого считал давно умершим. Но это не все — им овладел необъяснимый ужас при мысли о свидании Джозефа Вильмота с Генри Дунбаром. Он помнил роковые слова своего брата, сказанные им тридцать пять лет назад: «Пускай он почтет себя счастливым, если, когда мы однажды встретимся, он останется в живых».

Самсон день и ночь молил милосердного Бога, чтобы эта встреча никогда не состоялась. Тридцать пять лет прошло с тех пор, и неужели они теперь встретятся? Он пристально посмотрел на брата и промолвил шепотом:

— Джозеф, я не хочу, чтобы ты ехал в Саутгэмптон и встретился с мистером Дунбаром. Он обошелся с тобой жестоко и несправедливо, никто этого не знает лучше меня. Но ведь это было так давно, Джозеф, ужасно давно. Злые чувства вымирают в человеке с годами, не правда ли? Время исцеляет все раны, и мы научаемся прощать других в надежде, что и нас простят, не так ли, Джозеф?

— Ты, может быть, так чувствуешь, — злобно отвечал отверженный. — Я — нет.

Он больше ничего не сказал и, скрестив руки на груди, высунулся из окна вагона. Но он не видел прелестной картины, развертывавшейся перед ним; не видел богатых нив, веселых ручьев и живописных домиков, мелькавших за деревьями. Он смотрел на все это и ничего не видел, словно перед его глазами был белый лист бумаги. Самсон Вильмот сидел напротив него, и с нервным беспокойством следил за грозным выражением его лица.

На первой станции он взял билет для брата, который продолжал по-прежнему молчать.

Прошел час, а Джозеф все молчал. Он не любил брата. Свет сделал его жестоким. Его преступления, слишком тяжело обрушившись на его голову, ожесточили несчастного. Он считал человека, некогда горячо им любимого, единственной причиной своего позора и несчастья, и по нему судил о всем человечестве. Он не верил, не мог верить никому, имея постоянно в голове страшный пример неблагодарности и коварства Генри Дунбара.

Вагон был пуст, кроме двух братьев в нем никого не было.

Самсон долго пристально следил за выражением лица Джозефа, потом тяжело вздохнул, покрыл голову платком, и прислонился к спинке кресла. Но он не спал. Его терзали беспокойство, опасение, ужас. Вдруг он почувствовал, что в ушах у него загудело, глаза подернуло туманной дымкой. Он пытался раза два заговорить, но язык не поворачивался, уста отказывались передать слова, родившиеся в его голове. Наконец, и голова заходила кругом, свист паровой машины отдавался в ней все громче и громче, спутывая все его мысли и оглушая его совершенно.

Поезд подходил уже к Базинстоку, когда Джозеф Вильмот вдруг очнулся от своих мрачных дум.

Случилось что-то страшное, роковое. Отверженный вскочил в ужасе, бледный как полотно.

IV

Удар паралича

Старик-конторщик упал безжизненной массой на пол вагона.

Этого третьего удара паралича следовало ожидать уже давно, и непредвиденная встреча на ватерлооском дебаркадере приблизила роковую минуту.

Джозеф Вильмот опустился на колени возле брата. Он был преступник, отверженный обществом, закоснелый в злодействе, и видывал смерть в самых страшных, возмутительных образах; она более не страшила, не возмущала его. Закаленный в преступлениях, Джозеф был равнодушен к страданиям ближнего. Любовь к дочери была единственным признаком человеческого чувства, уцелевшим в груди этого человека.