Сабрина Джеффрис - Не соблазняй повесу Страница 80

Но наконец в его жизни появилось и нечто помимо тоски – жена, которая ему подходила, которая хотела жить с ним вместе, хотела выносить и родить ему детей... которая его любила.

Лукас судорожно вздохнул и повернулся к отцу своей жены:

– Итак, вы готовы поклясться честью и всем для вас дорогим, утверждая, что жена ваша говорит правду?

Лорд Тови, в свою очередь, смерил Лукаса взглядом и ответил:

– Я был бы глупцом, если бы не сделал этого. Я провел два года, изучая душевный настрой моей жены, узнавая, что вызывает слезы у нее на глазах, а что смешит ее. Два года мы завтракали и обедали за одним столом, и за это время я разглядел каждую веснушечку на ее милом личике... За два года я научился узнавать, когда она лжет, а когда говорит правду.

– Вы не знали, что у нее есть брат.

– Нет, но я знал, что у нее было прошлое. Вопреки вашему суждению, я знаю, что она отнюдь не любительница обманывать. Через неделю после нашего с ней вступления в брак я догадался, что Обадия Смит – плод вымысла, не более, потому что ни одна женщина, побывавшая замужем, не могла бы остаться неосведомленной в области интимных особенностей брака до такой степени, как моя скромная жена. Через месяц я понял, что у нее есть некая темная тайна, которая ее мучает. Но я не принуждал ее к откровенности, понимая, что она сама мне все расскажет, когда перестанет бояться, как бы я не оставил ее, если она это сделает. – Голос лорда Тови дрогнул. – Пока она не поймет наконец, что я слишком сильно люблю ее, чтобы расстаться с ней по какой бы то ни было причине.

У Лукаса застрял комок в горле.

– Вы так же романтичны, как ваша дочь, лорд Тови. Правда, она не смогла так хорошо разобраться в натуре Долли, как это сделали вы за очень короткое время. Амелия с самого начала верила, что Долли ни в чем не виновата, и не соглашалась с тем, что говорил я.

– Это потому, что Амелия отчаянно нуждалась в материнской ласке, и Долли стала для нее матерью. И еще потому, что моя дочь не представляет себе, что человек, которого она любит, может ее всерьез обмануть. Когда она кому-то верит, то делает это от всего сердца, и нужны немалые, скажем так, усилия со стороны любимого ею человека, чтобы разрушить ее доверие.

«Я не могу жить с человеком, которому не верю».

Доверяет ли она ему сейчас? И станет ли доверять в будущем?

Амелия сказала, что если он поедет во Францию и обнаружит там подтверждение рассказу Долли, то она согласится сего решением о планах на дальнейшие действия. Но он же не дурак. Если он вываляет в грязи имя ее семьи из некоего тщеславного стремления изобличить человека, который скорее всего мертв, она никогда не оправится от этого.

И это уничтожит ее доверие к нему с той же неизбежностью, как и его прежние уловки. Он ее потеряет. То будет самая страшная из многих жертв, уже принесенных им в жизни.

– Ну что ж, – сказал он, поворачиваясь в сторону кладбищенских ворот, – здесь больше делать нечего. Думаю, нам пора возвращаться домой.

Две недели прошло с тех пор, как отец и муж Амелии уехали во Францию, и это начинало ее угнетать. Торки не был оживленным городом даже в лучшие свои времена, но теперь стал положительно невыносимым. Заняться было почти нечем, и Амелия тратила чересчур много времени на беспокойные размышления о Лукасе.

Единственным светлым пятнышком на мрачном фоне было общение с Долли. Вот когда Амелия по-настоящему поняла, как трудно было Долли обманывать их с отцом. Теперь ее мачеха могла говорить свободно – и занималась этим почти беспрерывно. Она рассказывала Амелии о своих родителях, о детстве в Новой Англии, об ужасном времени, когда служила экономкой в Рейнбеке. Она испытывала такое облегчение, что настроение у нее было светлым, как никогда, несмотря на тревогу о будущем, которое нависало над их с Амелией головами. Ясно, что тайны прошлого долго мучили Долли, и она сбросила с себя огромную тяжесть, получив возможность говорить о них открыто. Выходило, что Лукас в конечном итоге совершил доброе дело.

До тех пор, пока не увезет Долли в Америку...

Через некоторое время после начала своего так называемого медового месяца Амелия решила возобновить переписку с Венецией. Отчаянно желая узнать хоть какие-то новости, она писала подруге ежедневно, сообщив, что они с Лукасом поживут в деревне, прежде чем вернутся в Лондон.

От миссис Харрис, которая знала о поездке Лукаса во Францию, Амелия узнала, что лорд Помрой уже в Лондоне и никому ни слова не сказал о ней и Лукасе. Однако все-таки пошли разговоры о его вероломстве, и в то время как одни называли это пустыми сплетнями, другие перестали с ним раскланиваться на приемах, а родители незамужних дочерей стали гораздо бдительнее охранять их из-за Помроя, чему Амелия от души обрадовалась.

От Венеции она долго ничего не получала, и это казалось тем более странным, что она уже в своем первом письме подробно описала их с Лукасом «знакомство» с Шотландским мстителем. Лондонские газеты, разумеется, уже подхватили эту тему, рассказывая о происшествии со слов Киркву-дов и всячески превознося майора Уинтера и его жену за их удачный побег. Но Амелия жаждала узнать от Венеции ее личное мнение о Шотландском мстителе.

Когда однажды ранним утром письмо было наконец получено, Амелия схватила его и распечатала, но, к сожалению, обнаружила в нем не ответы, а новые вопросы.

А теперь, дорогая подруга, прочитав о твоем безумном приключении на дорогах Шотландии, признаюсь, что, просматривая газеты, я и в мыслях не держала, будто имею какое-то отношение к твоему пленению. Как это ужасно! Но я не понимаю, что это значит. Я все еще не имею представления, за что этот парень, который называет себя Шотландским мстителем, преследует папу, а папа говорит, что тоже ничего не знает. К сожалению, у него сейчас один из его болезненных периодов, поэтому я так долго и не отвечала на твое письмо. При папином нынешнем состоянии я не решаюсь особенно его беспокоить по такому поводу. Но ты можешь быть спокойна, как только ему станет легче, я с ним поговорю.

Далее в письме содержались просьбы сообщить, какова жизнь замужем и в чем ее особенности. Амелия не знала, читая эти строки, смеяться ей или плакать. И как на такие вопросы отвечать?