Барбара Картленд - Сладкая месть Страница 81

— Какой ты умница! — похвалила его Джин. — А сейчас беги к папе и скажи ему, что ты готов.

— А правда, я тебе хороший помощник, да? Мама велела, чтобы я тебе во всем помогал.

— Очень хороший! Иди сюда, я тебя за это крепко поцелую!

Мальчик тоже приложился к ее щеке и с криком «Папа! Я готов!» унесся вниз. Спустя несколько минут Джин услышала, как хлопнула парадная дверь. Значит, мужчины ушли на прогулку.

Джин зашла в спальню и оглядела комнату. Стены, выкрашенные в теплый персиковый цвет, на окнах веселенькие ситцевые шторы — букетики цветов на светлом фоне в тон стенам, в центре комнаты — огромная двуспальная кровать. Бетти говорила, что эта кровать — подарок ее отца им с Джоном на свадьбу.

«Отец не одобряет нынешней моды на две кровати в спальне! — призналась ей Бетти. — Нам эта кровать тоже нравится, несмотря на свои необъятные размеры. Одна беда, она занимает почти всю спальню!»

Действительно, мебели в комнате было совсем немного. Маленький туалетный столик возле окна, у свободной стены — шкаф и комод. «Уютная комната, — заключила Джин, еще раз обведя спальню взглядом. — И очень счастливая! Нужно только купить цветов и поставить их на туалетный столик к возвращению Бетти».

И тут Джин впервые подумала о том, что ее миссия в доме Бетти завершена и она в общем-то уже больше не нужна ей. Наверняка Джон и Бетти захотят побыть наедине друг с другом. После всего, что им довелось пережить за последние несколько недель, они имеют право на то, чтобы им никто не мешал.

Джин машинально сунула руку в карман жакета и извлекла оттуда письмо, которое получила утром. Письмо было из Сент-Морица. В первую минуту она подумала, что это письмо от Толли, но, увидев незнакомый почерк, догадалась, что письмо от матери.

Пейшенс Плауден предприняла попытку навести мосты в отношениях с дочерью, которую бросила много лет назад, но после стольких лет разлуки сделать это было совсем непросто. «Знаю о твоей помолвке, дорогая, — писала она, — а значит, будущее твое уже определенно. Но в любом случае я хочу, чтобы ты знала, что мой дом всегда открыт для тебя и твоя комната всегда ждет тебя. А я буду просто счастлива увидеть тебя снова. Мы еще так мало знаем друг друга, но я чувствую, что со временем мы можем подружиться. Очень хочу познакомиться с тобой поближе, дорогая Джин. И запомни, если тебе потребуется помощь или дружеская поддержка, ты всегда можешь рассчитывать на свою мать».

Джин перечитала письмо дважды, а потом сложила его и сунула в конверт. Она вспомнила свою первую встречу с матерью, ее выступление, то потрясение, которое произвел на нее голос певицы, восторг и овации публики. Что у нее общего с этой женщиной? И о какой дружбе можно говорить?

Однозначного ответа на эти вопросы у нее не было. Как трудно разобраться в собственных чувствах! Мать вообще не существовала в жизни Джин до тех пор, пока она не отыскала среди бумаг покойной тетки газетные вырезки и письмо. Джин вспомнила, какую всепоглощающую ненависть испытала она в тот момент к незнакомой ей женщине. Бросила дочь совсем крошкой, оставила на произвол судьбы, обрекла на годы унижений и страданий. Она всю жизнь будет стыдиться такой матери, думала она тогда, рисуя в своем воображении образ порочной, бессердечной и легкомысленной женщины, погубившей детство дочери. Теперь непросто было забыть о той боли и обиде и воспринять по-новому Пейшенс Плауден — умную, элегантную, известную, независимую и не очень здоровую.

И все же что-то в душе Джин противилось тому, чтобы, простив все, с радостью броситься в распахнутые объятия вновь обретенной матери. «Конечно, — думала Джин не без злорадства, — теперь она ищет близости со мной, добивается моей дружбы. Я ведь, как она считает, скоро стану женой такого известного человека. А если бы она увидела перед собой бедную девушку, у которой нет ничего за душой? Ни денег, ни родственников, ни крыши над головой?!»

В таких рассуждениях, несомненно, была изрядная доля цинизма, и Джин это хорошо понимала. Ведь это она, ее мать, геройски вела себя в годы войны! А потому стыдно ей думать так о родной матери! Но, несмотря на угрызения совести, Джин не находила в своей душе отклика на запоздалую родительскую любовь Пейшенс Плауден.

Так на что же и на кого ей можно рассчитывать в будущем, снова и снова спрашивала она себя. На Бетти? Но ведь если рассказать Бетти правду, признаться в том, что ей нужно искать работу, то она выдаст секрет Толли. Расскажет то, что не предназначено для посторонних ушей. Хотя какой это сейчас секрет? Наверняка Толли уже помирился с Мелией и они в любой момент объявят о своей помолвке. И тогда все узнают, что ее помолвка — это так, всего лишь мимолетная прихоть богатого человека, могущего позволить себе любой каприз.

Джин достала из комода ночную рубашку Бетти и, тяжело вздохнув, вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Она выгладила рубашку, убралась в столовой, разожгла камин в гостиной и уже приготовилась подняться к себе, как зазвонил телефон. На сей раз звонили с телеграфа: на ее имя получена телеграмма, и телефонистка прочитала текст:

— «Вылетаю завтра утром. Вечером ужинаем вместе. Толли».

«В этом весь Толли», — улыбнулась она про себя, записывая под диктовку коротенький текст. Неужели он забыл, что она — совсем не Мелия, которую осаждают толпы поклонников? А значит, ее вечера не расписаны на месяцы вперед. А он все равно желает удостовериться, что она свободна, и заранее резервирует этот вечер для себя. А все потому, что Толли привык общаться именно с такими женщинами — великосветскими красавицами, просить о свидании с которыми надо заранее, иначе красавица отправится на свидание с другим поклонником. Джин перечитала телеграмму и почувствовала, как учащенно забилось сердце. Итак, Толли приглашает ее на ужин. И она прекрасно знает зачем.

Само собой, за ужином он с радостью сообщит ей весть о том, что примирение с Мелией состоялось. А раз так, то ему надо в срочном порядке уладить все дела, связанные с дублершей. Вот потому-то он и летит сломя голову в Лондон.

Джин ясно представила себе, как все это будет происходить. Он поблагодарит ее и любезно распрощается. Скорее всего, предложит помощь в трудоустройстве, возможно, даже захочет дать ей деньги. Ее рассчитают, как горничную, в услугах которой больше не нуждаются. Он даже пожмет ей руку на прощание и по-дружески улыбнется. А она? Сможет ли она посмотреть ему в глаза и улыбнуться? Выдержит ли участливый взгляд его глаз? Да, бывало, он смотрел на нее и сердито, и злился на нее. Но его участие, его жалость… Нет, она этого просто не вынесет! Пусть все что угодно — ненависть, злость, раздражение, но только не жалость! Любезное обхождение светского человека, проявившего снисходительную заботу о той, которая оказала ему некоторую услугу.