Вирджиния Нильсен - Пылкая дикарка. Часть вторая Страница 9

Алекс с большим беспокойством подумал, что Нанетт, вероятно, представляет себе все связанные с законом проблемы, которые немедленно пришли ему в голову. Он только сказал, не подавая виду:

— Передай ей, пожалуйста, что я к ее услугам.

— Пошли, она ждет.

Повернувшись, она пошла вверх по лестнице. Алекс последовал за ней.

Мадам Кроули сидела в постели, опершись спиной на кучу подушек. На плечи она набросила розовато-лиловую шаль. Она была очень бледной, уставшей, казалось, что она на самом деле заболела.

— Доброе утро, мадам, — сказал Алекс и, не ожидая ответа, повернулся к ее горничной. — Принесите, пожалуйста, другую шаль для своей хозяйки. Что-нибудь поярче. Эта абсолютно ей не идет.

Элизабет, ничего не понимая, уставилась на него, но он с улыбкой объяснил:

— Из-за нее у вас пропал весь румянец на лице, мадам.

— Ах, Алекс, — вспыхнула она. — Ты ведь больше француз, чем англичанин, не так ли?

Со времени кончины своего мужа Элизабет Кроули редко говорила по-французски. Но слабая улыбка слегка изменила страдальческое выражение на лице.

— Ты сейчас выглядишь куда лучше, — воскликнула Нанетт, когда горничная набросила на нее шерстяной розовый плед. Она села на табуретку у кровати матери.

— Просто очаровательно! — согласился с ней Алекс, усаживаясь на обитый плотной материей стул.

— А теперь расскажите мне о вашей неожиданной визитерке!

Руки Элизабет с тонкими пальцами нервно теребили стеганое одеяло.

— Мне передали, что она очень молода, с изящными манерами, и что ее сопровождает, как положено, дуэнья. Поэтому я согласилась принять ее. Какая ошибка с моей стороны! Вместе с ней пришла и эта устрашающей внешности креолка, ее дуэнья, но со мной говорила только девушка.

Она долго молчала, не зная, стоит ли продолжать. Но Нанетт, не выдержав, выпалила:

— Она рассказала небылицу о моем отце и о его связи со светской молодой женщиной, которая была ее матерью!

Элизабет, подняв руку, приказала ей замолчать.

— Факт ее рождения долгое время держался в секрете и, по ее словам, ее устраивал. Она утверждает, что Иван забрал ее от приемных родителей и привез в монастырь Святой Урсулы, откуда она и приехала сюда.

— Алекс, ты только подумай, она называет себя мадемуазель Кроули! — закричала Нанетт.

— Что она хочет? Денег?

— Конечно, в этом нет никакого сомнения, — с презрением в голосе отозвалась Элизабет. — Но это еще не все. Она хочет, чтобы ее признали дочерью моего мужа.

— Какая наглость, ты можешь себе представить? — спросила Нанетт, и щеки ее покраснели.

— Ну и кто, по ее словам, была ее мать?

— Она утверждает, что мой муж, проявляя необыкновенную галантность, скрывал все время ее имя, — ответила Элизабет на грани бешенства. — Я не верю ни одному ее слову! Алекс, у тебя хранится завещание Ивана. Я в нем не видела ничего, связанного с незаконнорожденным ребенком. Может, там было тайное дополнительное распоряжение, о котором мне ничего неизвестно?

— Конечно, нет. Простите меня, мадам Кроули, но как ваш адвокат я должен вас спросить об этом. Известно ли вам о какой-либо внебрачной связи вашего супруга, которая могла привести к возникновению такой ситуации?

— Нет! Это — мошенничество! Сплошное надувательство! Она оказалась такой нещепетильной, что осмелилась спросить у меня имя своей матери! Как ты полагаешь, нужно ли поставить обо всем этом в известность власти?

— Мне не хотелось, чтобы вам стали известны все пересуды, которые может породить такое дело, мадам. Оставьте все мне. У нее есть адрес?

— Да. Они со своей дуэньей сняли меблированные комнаты в том же пансионе, в котором живешь ты. Они живут у мадемуазелей де Авиньон, где и ожидают от нас известий. Мне кажется, она рассчитывала, что ее пригласят сюда, в Мэнс!

— В таком случае ее просто найти, — заметил Алекс. Это было неудивительно. Пансион, который содержали две почтенные старушки аристократки, был единственным местом, где можно было снять комнату и получить приличный стол и почувствовать ту приятную атмосферу, которую они создавали в своем заведении.

— Прошу вас, мадам, об этом не беспокоиться. Я поговорю с ней завтра же.

Нанетт, чувствуя себя неловко, спросила:

— А нельзя ли вообще не обращать на нее внимания?

Элизабет бросила на нее быстрый взгляд.

— Думаю, что этого не стоит делать, — сказал Алекс. — Мне нужно будет заняться этим делом до утверждения завещания вашего отца судом. Очень просто проверить то, что она вам здесь рассказала у монахинь. Вы не волнуйтесь. Я проведу расследование по поводу этих притязаний.

— Может ли она оспорить имение Ивана? Как ты думаешь? — воскликнула Элизабет в ужасе.

— Так как она подняла этот вопрос перед вами, а не перед кем-нибудь другим, хотя нам пока об этом ничего неизвестно, я могу лишь заверить судью в том, что месье Кроули не оставил никакого письменного распоряжения в отношении этой девушки.

— Да она просто воровка! — тихо сказала Элизабет.

Покраснев, Нанетт резко возразила:

— Что ты, мама!

Алекс благовоспитанно промолчал.

Возвращаясь поздно вечером к себе, он размышлял о двух новых постоялицах в его пансионе. Так как он постоянно завтракал в номере, а обедал и ужинал в других местах, — довольно часто в Мэнсе — он их не видел. Вообще-то он чувствовал их присутствие, так как время от времени где-то внизу, в холле, слышал женские голоса. Один был мелодичный и молодой, а другой — глубокий, пронзительный, похожий на звук английского рожка.

Когда он подъехал к пансиону, в нем было темно, лишь внутри на фоне проникавшего в окна лунного света горел слабый огонек. Передав лошадь груму, он вошел в дом. Этот огонек оказался свечой лакея, стоявшего на верхней лестничной площадке.

— Ты до сих пор не спишь, Лафитт?

— Я слышал, как подъехала ваша лошадь, мики.

В спальне Алекс, сидя на стуле, поднял одну за другой ногу, а Лафитт помог ему снять сапоги.

— Ты видел новых постоялиц, Лафитт?

— Да, месье. — Лакей недовольно заворчал, снимая второй сапог.

— Как они выглядят?

— Две одинокие женщины. Одна из них очень молода. — Лафитт поколебавшись добавил: — Не думаю, что они родственницы, мики.

— Почему ты так считаешь?

— Может, они и связаны родственными узами, но какое-то время жили врозь. Молодая девушка постоянно твердит что-то о сестрах, словно только что приехала из монастыря.

— Понятно. Ну, как она выглядит?

Наступило молчание. Потом Лафитт намеренно сдержанно сказал: