Елена Арсеньева - Танец на зеркале (Тамара Карсавина) Страница 9

Часто бывает — в России особенно часто! — что нет пророка в отечестве своем. К Тамаре Карсавиной это не относилось. Вернувшись в Петербург, она узнала, что публика ее обожала по-прежнему. Пожалуй, ни одна балерина не была так любима художниками и поэтами. Портреты Тамары Карсавиной писали Валентин Серов, Лев Бакст, Михаил Добужинский, Сергей Судейкин, Зинаида Серебрякова и многие другие.

Весьма своеобразным и изысканным признанием ее таланта может стать и такой эпизод.

Директор Императорского фарфорового завода Николай Михайлович Струков принадлежал к числу почитателей Тамары Карсавиной. И поручил скульптору Семену Судьбинину запечатлеть в фарфоре ее танец. Было поставлено условие — фарфоровая фигурка должна стоять на одном пальчике. А достичь этого во время обжига было практически невозможно. Автор побоялся рисковать и предложил изваять скульптуру, стоящую на одном пальчике, но с поддержкой — балерину окружал хоровод амуров. Но мастер Алексей Лукин, настоящий виртуоз своего дела, отказался от амурчиков и сумел перевести в фарфор скульптуру, имевшую всего одну точку опоры, что не имело аналога в мировой практике производства фарфора.

Разумеется! Так и должно было быть! Ведь Струков видел, как Тамара танцует Психею на зеркале в кабаре «Бродячая собака» — в арабеске, едва касаясь стекла одним пальцем своей совершенной ножки: это была воистину Психея, душа танца!

Об этой самой «Собаке» следует сказать особо. В подвальчике одного из домов близ канала Грибоедова собирались артисты, поэты, музыканты. Художник Судейкин расписал стены подвала. Смеющиеся герои сказок К.Гоцци — Тарталья и Панталоне, Смеральдина и Бригелла — приветствовали входящих, как бы приглашая их принять участие в общем веселье. Программы носили импровизированный характер. Поэты читали свои новые стихи, актеры пели, танцевали. Существовала особая процедура приема в члены клуба.

В один из дней рождения Тамары ее пригласили в «Бродячую собаку» и попросили исполнить импровизированный танец. Это и была та самая Психея на зеркале… После этого друзья преподнесли ей только что вышедший из печати сборник «Букет для Карсавиной», включавший произведения известных поэтов и художников, созданные в ее честь.

Вы Коломбина, Саломея,Вы каждый раз уже не та,Но все яснее, пламенея,Златится слово «Красота», — так писал Михаил Кузмин.Было в сборнике и стихотворение Анны Ахматовой:Как песню, слагаешь ты легкий танец,На бледных щеках розовеет румянец,И с каждой минутой все больше пленных,Забывших свое бытие.И клонится снова в звуках блаженныхГибкое тело твое.

Успех преследовал Тамару не только на сцене, но и у мужчин. Одно время у нее был неистовый роман со знаменитейшим человеком Петербурга — Карлом Густавом Маннергеймом, полководцем и политиком, будущим маршалом и президентом Финляндии. В то время это был блестящий офицер, которого очень ценили при дворе за то, что он спас от публичного конфуза самого императора Николая. Случилось это так.

Во время коронации Николая в 1896 году поручик кавалергардского полка Густав Маннергейм был одним из четырех сопровождавших царя ассистентов. Император должен был переходить из храма в храм. А поскольку входить в церковь с оружием нельзя, Николай перед каждым новым храмом отстегивал саблю и отдавал ассистенту. И в один из таких моментов случилось зловещее и символическое происшествие. Снимая оружие, царь задел цепь ордена Андрея Первозванного, и та оборвалась. Но Маннергейм успел подхватить падающий орден, так что никто ничего не заметил. Люди из царской свиты велели кавалергарду никогда никому не говорить о случившемся: ведь слетевший во время коронации орден — очень дурное предзнаменование для будущего царя. Маннергейм хранил тайну всю жизнь. И рассказал о случившемся лишь незадолго до смерти, в 1950 году.

Он был отважен, умен, храбр — в мировую войну Маннергейму, одному из первых русских офицеров, вручили Золотое Георгиевское оружие. Закончил он войну в чине генерал-лейтенанта. Всего за свою жизнь Маннергейм получил 123 награды. Все носить он, конечно, не мог, поэтому составил бант из 20 орденов и медалей, которыми больше всего дорожил. Среди них были российские, включая ордена Святых Владимира и Георгия.

При этом (или поэтому?) Маннергейм был отъявленным сердцеедом. В его донжуанском списке значились более полусотни дам, среди которых были звезда немого кино Алла Назимова, фрейлины императрицы Анна Вырубова и Софья Орбелиани, княгиня Мария Любомирская, графиня Елизавета Шувалова… и балерины Екатерина Гельцер и Тамара Карсавина.

Их роман прервала война. Именно в это время Тамара познакомилась с британским дипломатом Хью Уолполом. Он был чрезвычайно привлекательной, симпатичной личностью и постоянно пытался включиться в беседу, несмотря на плохое знание языка. С присущей русским любовью к Диккенсу знакомые звали его мистером Пиквиком, и он это прозвище не уставал оправдывать. Много лет спустя Тамара вспоминала случай, когда они с Уолполом шли в гости к Бенуа и Хью все время оскальзывался на тонком льду — он упал не менее четырнадцати раз, но каждый раз, поднявшись, как ни в чем не бывало продолжал разговор с того места, на котором прервался до падения.

Хью Уолпол рьяно принялся учить Тамару английскому, который ей никак не давался, несмотря на то что она жила и работала в Англии. Он обожал Россию, дружил с художниками, особенно был близок со знаменитым Константином Сомовым, интересовался балетом. Он влюбился в Тамару и вскоре стал ее мужем и отцом ее сына Никиты. Этот брак не продлился долго — чисто спортивный оптимизм Хью вскоре утомил Тамару, которой нужны были более глубокие переживания. Их ей вполне доставил начальник канцелярии английского посольства в Петербурге Говард Брюс, с которым у нее завязался неистовый роман.

Не зря Хью Уолпола называли мистером Пиквиком! Подобно вечно веселому и великодушному диккенсовскому герою, Уолпол устранился из жизни жены и не препятствовал ее второму браку.

Тамара всегда была любимицей судьбы — и на этот раз Фортуна оказалась к ней благосклонна. Она не только имела мужа-защитника — он был подданным другого государства, он мог по-настоящему защитить свою жену посреди той бури, которая вдруг накрыла Россию, — революционной бури.

Впрочем, при новом правительстве к артистам относились весьма внимательно, возможно, из политических соображений, следуя принципу panem et circenses[6]. Если хлеба было мало, то зрелищ — более чем достаточно. Артистов Мариинки постоянно привлекали к выступлениям перед солдатами и рабочими. Впрочем, была и другая причина хорошего отношения к артистам: любовь к театру. Лев Карсавин, брат Тамары, встретившись с нею уже в эмиграции, рассказал, как эта любовь к театру вообще и к ней в частности спасла ему, можно сказать, жизнь.