Сьюзен Виггс - Именем королевы Страница 9

Айдан заставил себя отвести взгляд от корсажа и заглянул ей в глаза. Но то, что он в них увидел, было много опаснее ее округлых форм. Он увидел там не безумие, а болезненное желание.

Увиденное потрясло его так, что перехватило дыхание.

Ему захотелось встряхнуть эту девчонку. «Не показывай мне своих желаний! – хотелось ему выкрикнуть. – И не думай, что я пойду у тебя на поводу».

– Я здесь в Лондоне с официальным визитом, – сказал он твердо. – И вернусь в Ирландию так скоро, как позволят обстоятельства.

– Никогда не была в Ирландии, – заметила она, и в глазах ее все еще оставалась тлеть неизъяснимая надежда.

– В наши дни мои земли полны печали, особенно для тех, кто их любит.

Печаль. Разве это слово подходит для описания всего того ужаса и разорения, что он видел на родине. Выгоревшие полуразрушенные замки, выжженные поля, пустые деревни, стаи волков, пожирающих незахороненные тела.

Внезапно в душу Айдана закралось подозрение. Что, если для нее не было ничего непривычного в том, что мужчина возится с ее одеждой?

Эта мысль, поразившая его, погасила чувство симпатии к ней. Он быстро помог ей зашнуроваться, влезть в маленькие туфельки и отступил от нее.

Но Пиппа разрушила с таким трудом выпестованное им безразличие к ней, когда, продемонстрировав кончик туфельки в поклоне, словно с детства училась этому, спросила:

– Как я выгляжу?

Выражение ее лица потрясло его: не девушка, а ангел во плоти, сама доверчивость и невинность.

Он изучал ее волосы, решив, что это безопаснее, чем смотреть ей в лицо и тонуть в ее глазах. Она подняла руку, легонько провела ладонью по ершику медово-золотистых волос.

– Выглядят ужасно? – спросила она. – После того как я обрезала волосы, Морт и Дов сказали, что моей головой теперь можно чистить печные трубы или винные бочки.

– Не так уж и плохо. – Он сдержанно улыбнулся. – Но скажи мне, почему они так коротко острижены?

– Вши, – просто ответила она. – Я столько от них натерпелась.

Он почесал голову.

– Фу, надеюсь, тебя больше не беспокоят мелкие паразиты?

– Последнее время нет. А кто ваш цирюльник, мой господин? У вас такая необычная прическа.

И с дерзостью пытливого несмышленыша она неожиданно встала на цыпочки и приподняла прядь, обвитую ремешком, которая выделялась среди его темных локонов.

– Яго. Он делает странные вещи на борту, чтобы не впасть в тоску. Я попрошу его что-нибудь придумать с этой твоей щеткой на голове. – Ему хотелось взъерошить ее волосы, просто так, безо всякого умысла, будто поиграть с маленькой зверушкой. Он невольно потрепал ее по щеке, коснувшись мягкого шелка волос на виске. Щеткой их назвать было уже нельзя. – Не станешь возражать? – услышал Айдан собственный шепот.

– Нет, ваша безграничность. – Отодвинувшись от него, Пиппа, вытянув шею, пыталась разглядеть что-то поверх его плеча. – Мне нужно кое-что забрать. – Она рванулась на кухню, где, сваленные в кучу, лежали ее вещи.

Айдан озадачился. Он не заметил ничего заслуживающего внимания в ее лохмотьях. Она выхватила из кучи жакет, ощупала шов, и Айдан явственно услышал вздох облегчения. В ее руках он разглядел какой-то металлический предмет.

Наверное, то была какая-то побрякушка или медяк, что она выклянчила у торговца на площади у собора Святого Павла. Он пожал плечами и направился через кухонную дверь в сад позвать Яго.

Обернувшись, он увидел, как Пиппа, закрыв глаза, поднесла этот предмет к губам и поцеловала.

Записки Ревелина из архива Иннисфалена

Я уже достаточно стар сейчас, чтобы простить отца Айдана, но еще слишком молод, чтобы помнить, каким мерзавцем оказался Ронан О'Донахью. И пусть я буду вечно гореть в пламени сжирающих меня недобрых мыслей, но никуда от этого не деться, я возненавидел старого осла и не проронил ни слезинки ему вослед на его поминках.

Он требовал от своего единственного сына большего, чем может ожидать один человек от другого. Преданности, чести, правды, а больше всего – слепого, бездумного, безропотного послушания. А этого у Алдана не было. Это было единственное, что могло спасти отца, этого скаредного урода, от смерти.

Уверен, что Айдан часто думает об этом с сильнейшей, неуспокаивающейся болью в сердце.

Изматывающей болью, если вы спросите меня, Ревелина из Иннисфалена. И пока он не избавится от чувства своей вины за то, что случилось в ту памятную ночь, Айдан О'Донахью не сможет жить полной жизнью.

Глава 3

– И вот не успел корабль затонуть, как враги моего отца объявили его погибшим, – оживленно объясняла Пиппа.

Она неподвижно сидела на табурете в огороде. Запах цветущих пряных растений наполнял весенний воздух.

– Естественно, – заметил Яго глубоким вкрадчивым голосом. – И разумеется, твой папа вовсе не умер. И сейчас, когда мы судачим на эту тему, он сидит, наверное, где-нибудь на совете у ее величества королевы.

– Откуда вы знаете? – Вся засветившись в улыбке, Пиппа развернулась на табурете, чтобы лучше разглядеть собеседника.

Великан сидел под ветвями старого вяза, затенявшими дорожку в огород, и снисходительно слушал девушку, в его черных глазах отражалось безграничное сострадание.

– Я тоже люблю придумывать ответы на вопросы, от которых просыпаюсь по ночам, – ответил он, не выпуская из рук расческу.

– Ничего я не придумываю. Все было именно так, как я рассказываю, – отрезала она.

– Вот только рассказ твой каждый раз звучит по-новому, – урезонил он Пиппу с мягкой улыбкой, ни в чем ее не обвиняя. – Твой папа уже побывал пиратом, рыцарем, заморским принцем, искателем сокровищ и даже крысоловом. Ой, погоди, разве не при мне ты говорила О'Махони, что ты была зачата попом?

У Пиппы перехватило дыхание, плечи ее опустились. Конечно, она придумывала истории о том, кто она и откуда. Смотреть правде в глаза было немыслимо. И невыносимо.

Прикосновения Яго, когда он продирался гребнем сквозь ее спутанные волосы, как ни странно, успокаивали Пиппу. Он приподнял ей подбородок и долго, словно скульптор, всматривался в ее лицо.

Затем прищурил один глаз и начал щелкать маленькими ножницами, теми самыми, которые она все собиралась украсть из стола на кухне.

– Твои истории очень хорошие, милая крошка, но они так и остаются только историями. Я тебя понимаю, потому что и сам когда-то поступал так же. Случалось, просыпался среди ночи и пытался из обрывков воспоминаний собрать портрет своей матери. С ней я связывал все хорошее, что знал о матерях вообще, и очень долго она, выдуманная мною, была даже лучше земной, настоящей. Всегда лучше. Красивее. Нежнее. Добрее.

– Да, – прошептала она. – Так и есть, я понимаю.