Дженнифер Эшли - Незабываемые ночи Страница 9

— Моя дорогая Изабелла, — улыбка Мака превратилась в хищную, — я приму твое предложение и покажу тебе, что бывает, когда играешь с огнем. Я сделаю так, чтобы мы часто, очень часто, виделись. И усталости друг от друга не будет. Потому что, видишь ли, моя дорогая, когда я наконец опять приведу тебя домой, это будет уже навсегда. Никаких сожалений, никаких игр, никаких «спокойных» взаимоотношений. Мы будем мужем и женой во всех смыслах, и точка.

— Понятно. — Изабелла с высокомерным видом посмотрела на Мака. Теперь это была его Изабелла. Веселая и неунывающая. — Значит, мы будем играть в игры по твоему выбору.

— Ты все правильно понимаешь. — Мак провел пальцем по ее губам. — И когда я выиграю, Изабелла, все наладится. Обещаю тебе.

Изабелла пыталась возразить, но Мак не дал ей вымолвить ни слова, прильнув к ее губам в горячем поцелуе. Этого было достаточно, чтобы потерять голову, но Мак заставил себя быстро отпустить ее.

— Спокойной ночи, дорогая. — Он коснулся пальцем ложбинки у нее на шее, провел дорожку до низкого декольте. — Не снимай мою куртку.

Уйти от нее, такой восхитительной в этом чудесном платье с низким вырезом и в куртке, укрывавшей ее плечи, стало самой трудной задачей для Мака. Делая очередной шаг, он все ждал, что она окликнет его, станет умолять вернуться, даже будет ругаться на него.

Но Изабелла не сказала ни слова. Мак прошел по террасе и зашел в душный, переполненный гостями дом. Желание обладать ею сводило его с ума.

К тому времени, когда Мак вернулся домой и вошел в свою студию, его плоть все еще пылала желанием. Он остановился в центре комнаты, окинув взглядом испорченную картину, которая еще стояла на мольберте, стол, заваленный баночками и палитрами, кисти, которые были тщательно вымыты и рассортированы. Даже когда Мак выходил из себя и разбрасывал все вокруг, он всегда очень заботливо относился к своим кистям. Они были продолжением пальцев художника, как некогда говорил старый художник, который учил Мака. К ним нужно относиться с особой заботой.

За спиной его послышалось тяжелое дыхание Беллами, который взбирался по ступенькам в мансарду. Мак рассеянно снял шейный платок и жилет и передал все это Беллами, появившемуся наконец в студии. Прежде Мак позволял себе писать картины в вечернем туалете, но Беллами решительным тоном на лондонском просторечии заявлял, что не станет нести ответственность за одежду его светлости, если он намерен запачкать ее масляными красками.

Мака это совершенно не волновало, но Беллами относился к этому очень ревностно, поэтому Мак сгрузил одежду на руки слуги и велел ему уходить. Как только за Беллами закрылась дверь, Мак надел старый килт, который был его рабочей одеждой, и переобулся в перепачканные краской башмаки.

Он отбросил в сторону испорченный холст, закрепил новый и с легкостью, обретенной в процессе длительной практики, карандашом стал быстро делать наброски.

Ему потребовалось провести всего несколько линий, чтобы обозначить то, что он хотел, — глаза женщины, еще несколько штрихов, чтобы очертить овал лица и рассыпавшиеся по плечам блестящие волосы. Когда он закончил свой набросок, красота и простота рисунка поразили его в самое сердце.

Мак взял палитру, развел краски и стал писать портрет. Приглушенные тона, множество оттенков белого, краска для теней получилась в результате смешивания зеленого, темно-коричневого и темно-красного. Ее зеленые глаза он приглушил черным, абсолютно точно передав их блеск.

Когда Мак закончил, небо стало светлеть, потому что приближался рассвет. Он бросил на стол палитру, сунул кисти в банку со скипидаром и стал пристально рассматривать свою работу.

Его охватило ощущение радости. После такого долгого, очень долгого, времени его способности возродились вновь.

С холста на него смотрела женщина: чуть вздернутый подбородок, полураскрытые в улыбке губы. Рыжие волосы рассыпались по плечам, а глаза смотрят высокомерно и одновременно соблазнительно. Бутоны желтых роз, нарисованные насыщенной желтой краской Мака, свисали с ее вьющихся волос, как будто она танцевала всю ночь напролет и пришла домой, полумертвая от усталости. Он не стал рисовать платье, в котором она была вчера, просто обозначил его темно-голубыми мазками, которые сливались с общим фоном.

Это была самая прекрасная работа, какую он сотворил за многие годы. Портрет пел на холсте, с легким изяществом струились цвета и выстраивались линии.

Мак на несколько секунд позволил своим натруженным, перепачканным краской пальцам парить над лицом женщины на портрете. Потом он решительно повернулся и вышел из студии.

На следующее утро Изабелла резким движением натянула перчатки и перед зеркалом в холле проверила, как сидит шляпка на голове. Сердце гулко стучало в груди, она была настроена решительно. Если Мак ничего не станет предпринимать в отношении поддельных картин, то этим займется она.

— Спасибо, Мортон, — кивнула она своему дворецкому, когда тот открыл перед ней дверь. — Пожалуйста, проверь, чтобы куртку лорда Маккензи почистили и вернули ему до полудня.

Изабелла оперлась на руку лакея и уселась в ландо. Только после того, как экипаж тронулся и занял свое место в утреннем потоке, она откинулась на подушки и позволила себе выдохнуть.

Вернувшись домой после бала у лорда Аберкромби, она очень мало спала. Когда Мак ушел с террасы, Изабелла почувствовала, как боль и обида заполнили ее сердце. Ей хотелось броситься следом за ним, заставить его вернуться и просить остаться.

Однако ей пришлось довольствоваться его курткой. Она положила ее рядом с собой в кровать, где могла прикасаться к ней и вдыхать запах Мака. Она долго не могла сомкнуть глаз, тоскуя по нему, пока наконец не заснула с мыслью о его улыбке и греховно страстном поцелуе.

Утром она приказала кучеру доставить ее на улицу Стрэнд, где находился магазин Крейна и Лонгмана, торгующий предметами искусства. Мистера Лонгмана уже не было в живых, умирая, он все оставил мистеру Крейну. Но мистер Крейн так и не убрал имя Лонгмана с вывески магазина.

Мистер Крейн, человек низенького роста, с мягкими ладонями и идеально ухоженными ногтями, поприветствовал Изабеллу, когда она вошла, и начал без остановки хвалить Мака Маккензи.

— Мистер Крейн, именно из-за Мака я пришла повидаться с вами, — начала Изабелла, когда владелец магазина истощил запас дежурных улыбок и комплиментов. — Пожалуйста, расскажите мне о картине, которую вы продали миссис Ли-Уотерс.

Крейн сцепил руки, наклонил голову и стал похож на маленькую упитанную птичку.

— О да. «Вид на Рим с Капитолийского холма». Отличная работа. Одна из его лучших картин.