Викинг и дева в огне - Галина Емельянова Страница 9

Лукерья сироту жалела, бабий век короток, пусть в девчонках хоть вволю побегает. За домашние дела только зимой и усадишь. Буран там или ливень, тут уж Васа за пяльцами, а то и премудростям азбуки овладевает.

А и тут своевольничает. Ее дело чулки из шерсти спрясть и связать, а она в бабий кут, к печи, учиться тесто месить и пироги ставить.

— Оно, няня, пыхтит, из горшка пузырится, будто живое, — сверкая синевой глаз, захлебываясь от восторга, поведала девочка няньке.

— Так есть живое, без него голод и беда, — подтверждала кормилица.

Старшая сестра, Акулина, сама кротость, но ленива сверх меры. Любит поспать, на перинах повалятся. За то не раз кормилицей оставлена на горох коленками. И стоят обе в углу, одна за проказы, постригла батюшке бороду ножом, на святки личину для Коляды мастерить, другая за чулок, что две луны уже все никак не довяжет. Стоят, хихикают, а у кормилицы сердце кровью обливается. Принесет сироткам то кваску, то пирожка.

Боярин, Федор Симеонович тогда и ее наказывал, не в угол ставил, такой бабище и угла не найдешь, а вожжами в сенцах отходил. Правда, как второй раз женился, совсем подобрел. На родных дочек рукой махнул, все наследника от молодой жены ожидает.

В то памятно лето была у Василисы и радость и горе великое. Радость — Тишка, помощник пастуха научил плавать. Старше ее на две зимы был отрок, худой, как щепка, с длинными ногами и руками, как чучело на огороде, но жилистый. Ярмо на волов, как взрослый надевал. Волы косили лиловыми глазами на такое чудо, равнодушно жевали кусочек горбушки из рук Василисы. Отрок краснел от натуги, но перед боярышней срамиться не желал.

— Тишенька, не надо! — умоляла его Васята

Тот и ответить ничего не может, в зобу дыханье сперло, но справился. Отпросился у отчима, и на речку вдвоем пошли.

— Там парни качели с перекладиной из дощечки сделали. Сегодня будем, кто дальше прыгнет бороться, — Тишка грыз пирожок принесенный подружкой.

— Я тоже хочу! — Вася так и загорелась вся.

— Тебе не можно, там все в чем мать родила, а ты девчонка, — отрок аккуратно смахнул крошки с ладони в рот. Отрицательно помотал головой. Выгоревшие на солнце длинные кудри растрепал ветер.

— Я так прыгну, в одежке! — Васа упрямо топнула босой ногой по пыльной тропинке.

Отрок остановился и вдруг толкнул девочку в грудь, да так сильно, что та упала.

— Не можно! — он сурово насупил выгоревшие брови и даже не помог боярышне подняться. Васа плакать не любила. Тихонько заскулила, жалобно так, что батюшка бы непременно бы пожалел, да и на торжище за такую вот сиротскую песню, всегда векшами одаривали бабы.

Тишка постоял, почесал затылок: «Я сам еще не умею. О прошлом годе, вершка три, не хватило, до перекладины дотянутся. Давай, как сам сумею, тебя позову. Ночью не забоишься?»

— Нет, — Васа перестала хныкать, улыбнулась так, что мальчишка, отбросив всю свою притворную суровость, улыбнулся ей в ответ.

Три ночи Васа ждала условного свиста. И наконец, дождалась. Тишка встретил ее у ворот и, взявшись за руки, дети побежали к реке.

На реке голосили лягушки, кузнечики стрекотали в траве, где-то ухала сова. Было полнолуние, по реке протянулась лунная дорожка, манит куда-то вдаль или ввысь. Может на Луну? Девочка рядом с другом не боялась ничего. Тот деловито стал объяснять, как надо прыгать.

— Ты ногу к ноге прижимай, и руки не опускай, пока в воду не попадешь, а там уж греби к берегу.

Он поднял подружку, чтобы та дотянулась до перекладины. Васа крепко ухватилась за обтесанную дощечку, и почувствовала, как ноги оторвались от земли. Тишка раскачал худенькое тельце девочки, что было сил, и она полетела.

— Отпускай! — крикнул мальчик. Васа и так бы уже руки отпустила, силы были на исходе. Но так здорово было парить в воздухе, отражаться в реке. Ладошки разжались сами, по воде разошлись круги.

Бухнулась в воду, как камень, брызги во все стороны. И благополучно пошла ко дну. Плавать она не умела. Барахталась в воде, то погружаясь с головой, то снова отталкивалась от дна. Воды она нахлебалась досыта. И страху натерпелась, на всю следующую жизнь с избытком хватит.

Тиша уже разделся и бежал в реку.

— Руками и ногами греби, ложись на воду, голову ниже! — кричал он, стремительно подплывая к барахтающейся подружке.

Наконец сама, и, не поняв как, Васа смогла по-собачьи гребя руками и ногами, выплыть к свисающим веткам ивы.

Потом они, стуча зубами, сидели на берегу, огнива у пастушка не было.

— Меня за тебя тоже бы утопли, — наконец справившись с холодом, смог проговорить Тишка.

— Нет, просто бы выпороли. Знаешь, как у батюшки конюх порет, до костей с первого удара. — Васа откашляла воду.

— Да меня бы совесть раньше замучила. Стала бы ты мне русалкой являться, манить.

— Нет, меня в русалки бы не позвали, я не лепая, — девочка грустно вздохнула.

Тишка обернулся к ней, и вдруг всхлипнул.

— Ты Васа самая лучшая, и смелая.

— Правда?!

— Вот те крест!

Конечно, одежда до утра не высохла, тем более Васька скомкала ее, и бросила в бане. Правда открылась, но не вся, думали, что боярышня у колодца водой ледяной обливалась. От страха утонуть или чего другого, но девочку мучила огневица, уже и попа позвали, тот соборовать отказался: «Она справиться, молитесь, и я с вами».

Неделю жил в боярском тереме. Василиса эти дни помнит смутно, очнется, увидит, как поп с кадилом вокруг ее лавки ходит, молитву шепчет. И снова в морок, как в омут. И ведь отмолили Василису у Бога.

Плавать Тишка ее научил, а вот сам пропал. Ушел по осени с обозом, повезли рыбу на торг, и исчез. Ходили слухи, что в полон всех взяли, в дальнюю сторону морем увезли. Так больше она друга и не увидела. Ничего на память о нем не осталось, только сны тревожные: как тонет в реке или омуте, а Тишка на