Елена Рождественская - Таинственный образ Страница 10

— Очень надо! — фыркнула Надя. — Нужна мне его любовь!

— Зачем же тогда ты его на свидание позвала? — недоуменно проговорила Саша.

— Чтобы мерзкий Шишмарев увидел, что у меня и без него воздыхатель есть! — отрезала Надя. — Граф со своей старой грымзой Шиншиной по бульварам кататься будет, вот пусть и поглядит, что мне на него свысока плевать — у меня другой кавалер имеется!

— Да что такое говоришь?!

— Что хочу, то и говорю!

— Но господин Шварц к тебе со всем сердцем, а ты с ним играешь!

— На то я и барышня-красавица, чтобы с мужскими сердцами играть! — Надя топнула ножкой. — Ничего с твоим господином Шварцем не станется. И не тебе о любви рассуждения вести. Ты — замарашка, кому нужна? Какая у тебя любовь может быть? Так — одни фантазии. И вообще забирай сие творение и любуйся сама!

И Наденька пнула ножкой портрет, съехавший с кушетки на пол. Саша подняла его и понесла в свою комнатушку на чердак. Положила на топчан и перевела глаза на другой портрет — тот, где была изображена покойница-мама. Вздохнула тяжко.

Трудно жить на свете без родителей. Еще труднее жить в услужении. Но вот ведь странно: господин Шварц ни разу не назвал Сашу служанкой, наоборот, общался с ней как с равной — дочкой уважаемого доктора Локтева.

Ах, папа, папа! Отчего ты лечил чужих людей, а себя и маму не сумел вылечить?..

Саша снова перевела взгляд на портрет матери. Как странно схожи портреты! Вот что значит — родственницы. В жизни добрая матушка Саши никогда не была похожей на капризную Наденьку, но на холсте у обеих были одни и те же черты лица, одна и та же улыбка.

Саша тоже грустно улыбнулась и поймала выражение своего лица в осколке зеркальца, которое было прикреплено у стены. И снова удивилась — а ведь и она тоже чем-то похожа на оба этих портрета. Да уж, кровь — не водица…

И тут снизу раздался заливисто-горластый крик тетеньки Авдотьи Самсоновны:

— Сашка, ты где? Иди сюда немедленно!

Значит, Перегудовы вернулись из магазинов. Саша быстро свернула принесенный портрет в рулон и побежала вниз. Хорошо, что она уже дома, а то не миновать бы беды.

Тетка с дядей выглядели раздраженными. Авдотья Самсоновна сидела в кресле красная, упарившаяся, и, шумно дыша, отирала лицо огромным платком. Иван Никанорович, тоже как вареный рак, смерил Сашу гневным взором, словно напоминая, что это она — виновница их поездки за покупками, и гаркнул:

— Ну и как теперь быть?

Саша замерла. Что она может сказать? Она даже не знает, о чем речь…

— Завтра на Сухаревку можно съездить! — подала голос тетенька.

Иван Никанорович обернулся к упарившейся половине и рявкнул:

— Молчи, дурища!

Саша сжалась. Коли дяденька кричит на тетеньку — дело совсем плохо.

А Иван Никанорович бушевал:

— Считай, всю Москву объехали! Но разве за вечер достойный подарок сыщешь? А виновата ты, Сашка: зеркало разбила — что теперь дарить? Ох, выдрать бы тебя, да кто станет Дуньке с Надькой платья шить…

— А может, завтра по утречку в лавку к Плетневу послать? — не унялась Авдотья Самсоновна. — Говорят, он торгует какими-то картинками. А мне кто-то сказал, что дочка губернаторская у себя в покоях холсты развешивать любит. А на тех холстах будь то цветы, то люди нарисованы — все как живые…

— Замолкни, хоть на миг, Дуняха! — Дяденька устало рухнул в кресло. — Завтра поздно будет. Сегодня надо подарок отослать. Иначе его в первых рядах не положат, засунут куда подальше. Не увидит его ни дочка, ни сам губернатор. Ходи потом, доказывай, что дарили! — Дядя махнул рукой. — Помоги, Сашка, тетеньке — отведи да уложи в постель. Вон она как тяжело дышит — не простыла бы по зимним холодам. А я сам к Плетневу поеду. Попью чаю да поеду.

— Уж лучше не медли. — Тетушка поднялась, вздыхая. — А ну как Плетнев спать уляжется да лавку закроет.

— Что ж мне в метель переться, прикажешь? — опять злобно заговорил дяденька. — На улице кружит — чистый кошмар. В такую погоду ни один хозяин собаку не выгонит, а я из-за вас ехать должен! Не пошлешь же слуг картину выбирать. А все ты, Сашка, дрянь! — Иван Никанорович взмахнул рукой, будто возжелал тут же выпороть провинившуюся воспитанницу.

И Саша, не сдержавшись, ляпнула с испуга:

— Дяденька, а у нас ведь дома картина есть! Работа почтенного художника — племянника господина Вельтмана.

— Что за картина? Откуда у нас? — удивился дядя. — А ну неси!

Видно, очень уж не хотелось Ивану Никаноровичу ездить куда-то в метель.

Саша вмиг принесла холст. Развернула и тут только поняла, какую глупость сморозила.

Дяденька вылупился на портрет, и глаза его начали наливаться кровью:

— Это Надька! Кто разрешил?! Да я вас всех!..

Но на тетеньку портрет произвел совсем иное впечатление. Она ахнула и протянула:

— Красота-то какая! Глянь, Ваня, Наденька-то наша — писаная красавица. И цветы вокруг — чистый рай!

— Какой еще рай?! Кто разрешил, я вас спрашиваю, Надьку рисовать?!

У Саши голос сел. Из последних сил она только и прошептала:

— Племянник господина Вельтмана Наденьку на балу увидел…

— Да что ты так кричишь, Ваня! — Авдотья Самсоновна потянула мужа за рукав. — Небось не хлыщ какой — почтенный человек рисовал. Племянник известного литератора. Да и картина подходит — на ней и персона, и цветочки нарисованы. Как раз то, что губернаторская дочка любит у себя в покоях вывешивать.

— Так ведь Надька изображена! — не унимался дядя.

— И что? — хитро прищурилась Авдотья Самсоновна. — Она тут красавица. Как есть ангел. А у губернатора, графа Арсения Закревского, сынок Петр Арсеньевич имеется. Помоложе своей сестрицы-перестарки. Как раз Наденькиных годков.

— И что? — все еще недоуменно удивлялся хозяин дома.

— Увидит Наденькину красу да и влюбится. Ты что, Иван Никанорович, не хочешь разве в зятья губернаторского сынка — Петра Закревского?

Дяденька почесал в затылке:

— Как не хотеть? Он же граф да генерал-губернаторский сын. Нам к нему не подступиться!

— А подарочек на что? — заулыбалась Авдотья Самсоновна. — Неужто, увидев такую красу, Петр не захочет с ней вживую познакомиться? Захочет обязательно! А ты, Иван Никанорович, прикажи поскорее холст обмерить да пошли слуг за рамой самой дорогой — чтоб была потяжелее да позолоты побольше. Уж раму-то слуги могут купить. А сам ступай к самоварчику.

На том и порешили. И в суматохе никто даже не спросил у испуганной Саши: откуда у нее оказался портрет.

Роман покрепче запахнулся в пальто. В комнате холодало. Дрова прогорели еще днем, когда он растопил печку для пришедшей Саши. Конечно, можно было бы набросить на себя еще и одеяла. Их у Романа было несколько. Но ими он закрыл картины — те тоже нуждались в тепле.