Кэролайн Андерсон - Где ты, Мери Поппинс? Страница 11

Она увидела, что он улыбнулся.

— И вам хотелось бы такой жизни?

— Не знаю, скажу, когда окажусь там. А что ожидает вас?

— Работа, работа и еще раз работа, а в промежутках тяжкие беседы с учителями.

Джеймс невесело рассмеялся, и Поппи ужаснулась, почувствовав степень отчаяния и одиночества в этих простых словах.

— Ничего особенно хорошего в жизни меня не ждет, IIоппи.

Она нежно, но крепко сжала его руку.

— О, Джеймс…

Он встретился с ней взглядом — в глазах все та же неизбывная тоска.

— Хуже всего по ночам: хоть я и работаю до изнеможения, но уснуть не могу. И это не проблема с сексом, если бы только это — это бы можно было решить довольно просто. Все сложнее. Просто мне некого обнять, не с кем разделить долгие ночные часы.

Голос его снизился до хриплого шепота, он потянулся к ней.

— Позволь мне обнять тебя, Поппи.

Ну как можно было сказать «нет»? Она лишь чуть-чуть наклонилась к нему, и он с глубоким вздохом прижал ее к себе. Объятие было нежным, ничего не требующим. Он поднял голову и заглянул ей в глаза, потом бережно погладил ее волосы.

— Какие мягкие, — прошептал Джеймс и, нагнув голову, легко провел губами по ее губам. Это не было похоже на поцелуй, скорее на еще одно проявление нежности. — Господи, Поппи, — неожиданно простонал он, и тут губы его стали ищущими, требовательными, поцелуй — настоящим поцелуем, горячим и жадным.

Поппи почувствовала, все ее ощущения ожили как в диком всплеске примитивной страсти. Она прильнула к его рту, и он пробормотал какое-то извинение, а язык его легко пробежал по контуру ее распухших губ, рука медленно передвинулась с плеча на шею, пальцы ласкали ямку, в которой бешено бился пульс. Потом рука скользнула вниз и слегка погладила напрягшуюся грудь. Тонкий хлопок ее рубашки был плохой защитой, и когда его большая твердая ладонь сжала ей грудь, это принесло секундное облегчение, но этого было мало, мало! Поппи чувствовала, как ее захлестывает неистовое желание, она со стоном повторяла его имя, а он целовал ее шею, настойчиво лаская грудь и доводя до беспамятства.

— Пожалуйста, Джеймс! Пожалуйста! — умоляла она, и тогда его горячий рот приник к ее груди, он захватил губами напрягшийся сосок и жадно втянул его. В темноте раздался ее слабый крик, и Джеймс с той же страстью приник ко второй груди. Он навалился на нее сильнее, вжимая в матрас всем своим весом и потом снова с каким-то отчаянием накинулся на ее рот. Дыхание его было прерывистым, и она слышала бешеный стук его сердца, такой же, как ее.

Даже через толстое одеяло она чувствовала, как он возбужден, и в ответ обняла его, наслаждаясь ощущением крепкого тела под своими ладонями.

И вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Джеймс, тяжело дыша, уронил ей голову на плечо.

— Что, черт побери, мы с тобой делаем, Поппи? Я же хотел только обнять тебя…

Возвращение в реальный мир вызвало озноб, ей вдруг вспомнились слова миссис Криппс о других нянях и о том, что ей ясно, почему он выбрал именно ее.

Она закрыла глаза, почувствовав, как краска стыда заливает ей щеки.

— Пожалуйста, отпустите меня, — прошептала она срывающимся голосом. Джеймс убрал руки и с тяжелым вздохом сел в ногах кровати, опустив голову.

— Простите меня, — сказал он каким-то бесцветным голосом. — Я обещал, что не дотронусь до вас, — простите меня. Больше такое не повторится.

Она попыталась сесть и натянула одеяло, прикрыв грудь и плотно подоткнув его под мышки, как будто это могло отгородить ее от Джеймса и уменьшить нестерпимый стыд.

— Я хотела сказать о мальчиках, — начала она срывающимся голосом.

— Не сейчас, Поппи, — ответил он почти грубо. — Мой самоконтроль висит на волоске. Мне лучше убраться отсюда, пока я не сорвал с тебя это чертово одеяло и не погрузился в твое чудесное ждущее тело…

Он встал, провел обеими руками по волосам и медленно вышел из комнаты, оставив Поппи мучаться от неудовлетворенного желания и унижения.

Поппи поднялась раньше всех в доме, натянула бесформенный спортивный костюм и спустилась вниз.

Она почистила обувь мальчиков, уложила в ранцы их ланч и присела к столу с кружкой чаю. Открылась дверь, и сердце Поппи ухнуло вниз. Джеймс был уже в костюме, волосы еще влажные после душа. Он выглядел собранным и отстраненным.

— Доброе утро, — сказала она официальным тоном. — Чай готов.

— Спасибо.

Он налил себе чаю, подвинул стул и сел напротив нее.

— По поводу прошлой ночи…

Она взглянула на него и, встретившись с ним взглядом, увидела в его глазах отрешенность.

— Это никогда больше не повторится, Поппи, я клянусь вам.

Она помешивала чай, чтобы чем-нибудь занять руки.

— Для себя я тоже кое-что решила. У меня нет ни малейшего желания становиться еще одной дыркой на вашем ремне. — И она аккуратно положила ложечку рядом с кружкой. — Так вот, о мальчиках…

Он вздохнул.

— Да, о мальчиках. Я не знаю, что можно сделать в этой ситуации. Бог знает, почему они решили, что виноваты в смерти Клер…

— Вы когда-нибудь говорили с ними о том, как она умерла?

Он снова вздохнул.

— Практически нет. Я предпочитал избегать этого.

— Это все еще больная тема для вас?

— Больная? Нет, уже нет. Все случилось так неожиданно…

Он остановился, и Поппи ждала, давая ему время собраться с мыслями. Он взял в руки мельницу для перца и стал внимательно ее изучать.

— У нее были головные боли. Частые головные боли, это перестало быть чем-то необычным. В тот день мы должны были ехать на деловой ужин, но она плохо себя почувствовала, решила остаться дома и лечь пораньше спать. Когда я вернулся, она крепко спала и не слышала, как я вошел. Все казалось нормальным. Я зашел в комнату к мальчикам, они тоже спали. У меня была срочная работа, я спустился вниз и просидел в библиотеке почти до четырех часов утра, потом снова поднялся наверх, в спальню.

Он очень аккуратно поставил мельничку на стол.

— Она была мертва. У нее случилось кровоизлияние в мозг. Какой-то слабенький сосудик не выдержал. Ей было двадцать семь лет, мне еще не было тридцати. В этом возрасте не ожидаешь, что такое может случиться. Дела в фирме шли все лучше, и я с головой ушел в работу, это помогало справляться с… ситуацией. Я надеялся, что, если буду занят двадцать четыре часа в сутки, у меня не будет времени думать. Но даже когда я сидел до двух часов ночи, а вставал в шесть, у меня все равно оставалось четыре часа полной пустоты.