Алана Инош - Взмахом кисти Страница 11

«Ну и чего ты тут встала в позе памятника рабочему и колхознице?» – прожурчал мягко и чуть насмешливо перезвон золотой пыльцы.

Надин с полным отжатого белья тазиком вышла в сад и принялась развешивать вещи на верёвке, натянутой между яблонями. Художница снова невольно замерла с открытым ртом. Когда та успела всё перестирать и выполоскать? И как такое количество выстиранного уместилось в одном небольшом тазу? Впрочем, после того, что Надин сотворила с огородом, Художница уже ничему не удивлялась. То ли время загадочно меняло своё течение в её присутствии, выкидывая петли, то ли… Тут Художница чуть не села на землю: ей почудилось, будто вишнёвые кроны на бумаге зашевелились, а изображение Надин ожило и улыбнулось ей.

Восторг был слишком большим, чтобы уместиться в душе. Он словно приделал к ногам Художницы мощные пружины, и она понеслась по саду, перескакивая через грядки.

«Очумела совсем!» – засмеялась Надин, когда Художница запуталась в простыне, реявшей на ветру.

«Это реально чума!» – задыхалась та, размахивая портретом и тыкая в него пальцем в попытке объяснить, но слова куда-то улетучились.

«Я рада, что твой творческий кризис кончился», – сказала Надин, лукаво блестя прищуренным глазом.

«Слушай, мне это кажется, или моя прабабушка здесь ни при чём? – осенило Художницу. – Я помню её, она была обычным человеком, колдовством не баловалась… Кисточка – это твой подарок, точно! Надя, признавайся: кто ты на самом деле?»

Вместо ответа Надин положила ладонь на стриженый затылок Художницы, пригнула её голову к себе и поцеловала. Подхватив пустой тазик, она павой поплыла в дом, а Художница проводила её ошалело-влюблённым взглядом.

Когда варенье запыхтело и запенилось, Надин сняла тазик с огня на полчаса. На кухонном столе стройным рядком стояли откуда-то взявшиеся банки, поблёскивая в луче солнца. Художница была готова вечно наблюдать за домашними хлопотами Надин, но совесть подсказывала, что следует хоть чем-то помочь. Когда Надин потащила тяжёлый тазик с вареньем обратно на огонь, Художница выхватила его у неё и сама водрузила на плиту, чуть не расплескав при этом и ухитрившись обжечься.

На варенье пошла только половина ягод. Вторую Надин превратила в компот, а чтобы спустить банки в погреб, попросила Художницу помочь. Та и не была ни разу под полом дома: ей хватало запасов в холодильнике. В зябком полумраке виднелись деревянные полки и ящики, и Художница не сразу сообразила, куда ставить банки.

«На полки, конечно», – засмеялась Надин, спуская в погреб ведро на верёвке.

Принимая и расставляя банки, Художница успела замёрзнуть и выбралась, стуча зубами.

«Ничего, в баньке согреешься», – усмехнулась Надин.

С момента переезда Художница ни разу не парилась, только наскоро ополаскивалась согретой на плите водой. Чудеса продолжались: прежде голые доски полка оказались выстланы душистым сеном с торчащими кое-где васильками. Похоже, Надин знала толк в бане, и температура была рассчитана до градуса. Она плескала на камни не воду, а отвар ароматных трав; целебно пахнущий пар мягко и ласково обнимал тело, прогревая его и снаружи, и изнутри. Пока распаривались веники, она растянулась на сене, блестя порозовевшей кожей и обнаружив такое количество округлостей, что хватило бы на двух Художниц. Выдернув из сена василёк, она томно пожёвывала его стебель. У Художницы перехватило дух то ли от пара, то ли от близкой, открытой доступности её тела, в каждом изгибе которого таилась насыщенная, тёплая женственность, пропитанная приветливыми чарами матери-земли. Превратившись в бабочку с васильковыми крыльями, Художница мечтала заблудиться в ней, как в бескрайнем поле, озарённом косыми вечерними лучами солнца, но одним кокетливо-строгим движением бровей Надин пресекла любые поползновения:

«Баня – для очищения, а не для баловства», – поставила она на место распалившуюся, охмелевшую Художницу.

Та повиновалась, хотя её нутро облилось холодом разочарования. Она отдала бы всё за позволение снять губами хотя бы один прилипший берёзовый листок с влажной кожи… Хотя, собственно, к чему просить? Набравшись завоевательской решимости, Художница склонилась над Надин и лишила листочек удовольствия липнуть всей бесстыжей поверхностью к величественной выпуклости ниже поясницы. Два роскошных полушария спокойно возлежали на сене, а их обладательница никак не отреагировала на чувственное прикосновение, убивая Художницу своей безответностью. Но затишье продлилось недолго: когда настала очередь Художницы получить свою порцию берёзового очищения, Надин крепко отхлестала её, приговаривая:

«Зад побьёшь – из головы дурь выйдет!»

Усевшись на лавку в тесном предбанничке, она налила полную кружку хорошо охлаждённого кваса и смаковала его мелкими глоточками. Вся розовая и блестящая после парилки, она сквозь задумчивый прищур смотрела в банное окошко, приводя Художницу в отчаяние своей недосягаемостью. Опустившись на выстланный тем же сеном с васильками пол, та робко и с надеждой дотронулась до её пухлых круглых колен, а потом склонилась и рассыпала по ним каскад быстрых поцелуев. Когда она подняла лицо, волосы Надин ожили, на глазах удлиняясь, в них распускались васильки и ромашки, колосилась рожь, а глаза зажглись пронзительной синью всезнающего неба. Колени призывно раздвинулись, и ошеломлённая Художница наконец получила возможность приникнуть влажным поцелуем к пахнущим земляникой мягким складочкам.

«Какая же ты голодная…» – прошелестел сочувственно-ласковый вздох берёзовой рощи…

Утоляя этот голод большими глотками, Художница чувствовала, как ниже пояса тысячами живых лепестков распускается огненно-алый цветок. Из каждого лепестка рос горячий язычок, и их совокупное движение ввергало Художницу в мучительно-сладкую власть крика, приводило на небесную грань яркого, как вспышка молнии, прозрения: это сама богиня земли опутывала её своими ржано-васильковыми волосами, утешала земляничной росой своего лона. Всё сходилось, складывалось в безупречное, ослепительное чудо: только богине подвластно то, что творила Надин… Только волей божественного дыхания тает снег, распускаются цветы и наливаются плоды, только богиня может одним мановением пальца заставить всё расти с необыкновенной скоростью.

«Надин… Наденька… Как же тебя зовут на самом деле?»

…Очнулась Художница уже на лавке, с мокрой головой. Холодные капельки щекотно струились вдоль спины, а рука Надин заботливо поднесла к её губам кружку кваса: