Олег Суворов - Амазонка Страница 11

Однако затем Херувимову пришла в голову иная мысль, которая легко угадывалась заранее, — а что, если попробовать обольстить меня своим изобретательным интеллектом, как в свое время он проделал это с несчастными жителями целого города, заставив их сортировать свои дурацкие шарики?

Подходящим поводом для начала новой атаки послужил случайно подслушанный разговор. Мы поспорили с Верой — той самой раздатчицей бомжайских шариков — о предстоящих выборах. Она упорно симпатизировала совершенно одиозным личностям, к которым я испытывала неимоверное отвращение.

Вообще, в отношении к политикам я резко отличалась от представительниц собственного пола, исходя при этом из очень простого соображения: женщинам всегда нравились люди инстинктов, а не рассудка. Пусть их! — но сколь опасно для государства, когда такие люди начинают овладевать сердцами не только женщин!

Так и не переубедив Веру, я в сердцах бросила следующую фразу:

— Почти для любой человеческой глупости можно придумать оправдание, и лишь для одной глупости я оправданий не нахожу: ну в самом деле, какой жизни достойны люди, выбирающие во власть недостойных?

Именно в этот момент из своего кабинета вышел Херувимов и, коротко кивнув мне, проследовал через приемную к выходу. Усевшись в машину и назвав Стасу адрес, он заговорил со мной в давно забытом ласково-ироничном тоне:

— Ого, какие мы, оказывается, политически активные! А я и не знал, что такая восхитительная женщина интересуется политикой…

Я подозрительно оглянулась назад, усмотрев в этом намек на собственную недоразвитость, но он тут же виновато замахал руками.

— Нет-нет, все нормально. Скажу даже больше — я целиком с вами согласен. В наши времена стоит человеку лишиться фундамента прежнего благополучия, как у него тут же «едет крыша» — и глядишь, былой демократ уже упоенно размахивает красным флагом… А знаете, почему я сам не рвусь заниматься политикой?

— Считаете это грязным делом? — скептически предположила я.

— Точнее сказать — подлым, а еще точнее — самым подлым делом на свете. Ведь самая большая подлость, на мой взгляд, состоит в том, чтобы заставить других расплачиваться за совершенные тобой глупости и ошибки. Вы со мной согласны?

— В общем, да.

— А кто расплачивается за глупости и ошибки политика? Естественно, не он сам, а его злополучные избиратели. Между прочим, если политические взлеты таят в себе опасность для целых народов, то политические падения — лишь для ограниченного круга приближенных.

— Однако! — Я снова и на этот раз с усмешкой оглянулась назад. — Да вы, оказывается, моралист?

— О нет, не угадали, — засмеялся довольный Херувимов, — быть моралистом — да еще в глазах красивой женщины! — мне хочется еще меньше, чем политиком.

— Это почему же?

— Боюсь показаться вам занудой. Моралисты скучны хотя бы уже потому, что порицают зло, вместо того чтобы искоренять его — как фанатики, или высмеивать — как юмористы.

Разговор становился занимательным, и я не без некоторого сожаления вынуждена была констатировать, что мы уже приехали. Однако наблюдательный Херувимов отметил мою заинтересованность и на обратной дороге в банк не замедлил повторить свою интеллектуальную атаку.

— Знаете, милая Оленька, — заговорил он, как только мы снова тронулись в путь, — недавно я встречался с одним старым приятелем, который попросил меня поучить его великовозрастного оболтуса уму-разуму.

— А что, для этого самого оболтуса высшим авторитетом являются банкиры? — не удержалась я.

— Видимо, так, — снисходительно усмехнулся Херувимов, — и знаете, что я ему сказал?

— «Имей деньги, сынок, и тогда тебя будут любить самые красивые женщины».

— Ничего подобного, — живо возразил банкир и вдруг отпустил на удивление изящный комплимент: — Тем более что вы сами опровергаете эту мнимую истину! Я дал ему совсем другой совет — предпочитай конкретное абстрактному! Люби живую женщину, а не «Отчизну-мать» или «Небесную Богоматерь»; дорожи своими друзьями и близкими, а не «национальными интересами»; мастерски делай свое дело, а не радей за «страдания человечества»; наконец, оскорбляйся за свою честь, а не за «достоинство державы», ибо только в этом случае ты можешь стать порядочным человеком!

— Прекрасно сказано! — На этот раз я была абсолютно искренна.

— И еще я добавил следующее: лишь тот, кто глубоко осознает самоценность собственной личности, никогда не сможет посвятить свою единственную жизнь тем целям, которые поставлены не им самим.

— Да вы, Аркадий Петрович, просто какой-то уникальный банкир-философ! Пожалуй, я начну записывать за вами ваши мудрые изречения…

— Ах, ну да, — польщенно засмеялся он, — я и забыл, что имею дело с бывшим сотрудником издательства.

— …Если только они являются плодами ваших собственных размышлений, а не выписаны референтом из сборника «В мире мудрых мыслей».

— Вы меня недооцениваете — и совершенно напрасно! — с мягкой укоризной произнес шеф.

И я почти было клюнула на эту удочку!

— Не обижайтесь, Аркадий Петрович. Вы меня сегодня так удивили, что еще немного, и — ради столь занятной беседы — я, пожалуй, соглашусь с вами поужинать.

— Прекрасно, — просиял Херувимов, — я всегда знал, что вы умная женщина.

На следующий день я с немалым любопытством ждала продолжения этой «интеллектуальной осады». Но то ли афоризмы у него кончились, то ли он решил в очередной раз сменить тактику, однако дальнейшие события вскоре приняли совсем другой оборот…

В тот день я сопровождала банкира на совещание в какое-то акционерное общество, занимавшее огромное заводское помещение со множеством длинных коридоров, лестниц, переходов, закоулков, — короче, представлявшее собой едва ли не идеальное место для засады.

Мой напарник Стас, который в подобных случаях должен был идти впереди, по поручению Херувимова задержался на проходной улаживать какое-то недоразумение с охраной. Из-за этого мне пришлось двигаться чуть справа и впереди шефа, стараясь иметь перед собой как можно большее пространство для обзора.

Аркадий Петрович хитровато посматривал на меня и, судя по всему, ничуть не опасался за свою жизнь.

— Как же вы сейчас хороши, Оленька, — приговаривал он, — и как жаль, что не я вас, а вы меня охраняете! Чтобы сохранить такое сокровище, как вы, я бы кутал вас в самые дорогие меха, катал бы на бронированном «мерседесе», оберегал как зеницу…

— Не отвлекайте меня посторонними разговорами!

— Неужели вы думаете, что я так дорожу своей жизнью? Да ради того, чтобы закончить ее в ваших объятиях, я готов на все!