Ли Уилкинсон - Не отпущу!.. Страница 12

— А я постучался, — заметил он. — Дважды. А если учесть, что мы с тобой женаты, это не выходит за рамки приличий. — Она не дала себя спровоцировать, и ему пришлось продолжить: — Надеюсь, ты хорошо выспалась?

На этот раз она поддалась и ответила решительно и неискренне:

— Прекрасно.

Она проворочалась почти до утра и заснула, только когда забрезжил тусклый рассвет и послышались отдаленные звуки пробуждающегося Лондона.

Куинн нагнулся и поставил поднос ей на колени, потом сел на край кровати и потянулся к чайнику.

Только теперь она заметила, что поднос был сервирован на двоих.

— Я предпочла бы, чтобы ты отнес это обратно. Я спущусь.

Он вопросительно вскинул брови.

— Это потому, что я решил позавтракать с тобой?

— Лучше не надо.

Он внимательно осмотрел каскад шелковистых темных волос и целомудренную рубашку.

— А в чем дело? Я же одет, а у тебя совершенно викторианский вид. — Она не ответила, и он с иронией спросил: — Вы с Бомонтом никогда не завтракаете в постели?

— Еда в постели — не в моих правилах, — холодно отрезала она.

— Тогда пусть это будет исключением. — Он потянулся к сухарнице.

Она смотрела, как он намазывает маслом хрустящий, золотистый гренок, и вспомнила, как эти руки касались ее, ласкали и скользили вдоль ее тела, вызывая радостный отклик в каждой точке прикосновения.

— Джем? Мед?

Она вздрогнула, услышав вопрос, и глубоко и судорожно вздохнула, как пловец, слишком долго остававшийся под водой.

— Я не хочу гренков.

— Если ты все еще непременно хочешь прекратить наш брак, — произнес он отчетливо, — нам придется поговорить, а это можно сделать и за завтраком. — И добавил: — Я уже говорил, что не люблю есть в одиночестве… Так что я бы посоветовал тебе сделать выбор между джемом и медом и взяться за чай, пока он не остыл.

Он, как всегда, намеревался добиться своего.

— Джем, — коротко ответила Элизабет и взяла в руку чашку. Чем скорее они поговорят, тем скорее он уйдет.

Как будто она произнесла эти слова вслух.

— Не хочу задерживаться слишком долго, — сказал он. — Я еду в Солтмарш. Ты не забыла Солтмарш?

— Нет, — призналась она сдавленным голосом.

— Вчера вечером можно было подумать, что забыла.

Он ждал ответа, и она с трудом выдавила:

— Я с тех пор там не была.

— Даже когда отец был смертельно болен и просил, чтобы ты приехала повидаться.

— Я… не знала…

— Он, кажется, землю и небо перевернул, чтобы разыскать тебя.

— А теперь он…

— Умер полгода назад.

Элизабет сглотнула.

— Жаль. — И, вздернув подбородок, добавила: — Хоть верь, хоть не верь, а я была к нему искренне привязана.

Не совсем так. За то короткое время, что она была секретарем Генри Дервилла, он почти заменил ей отца.

— Похоже, ваши чувства были взаимны, — сухо заметил Куинн. — Он завещал тебе половину состояния… Его адвокаты пытались разыскать тебя.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

У Элизабет отвисла челюсть.

— Что?

— Он завещал тебе половину состояния, — бесстрастно повторил Куинн.

— Ты уверен? — Она была поражена.

— Вполне. И назначил меня своим душеприказчиком, хотя с тех пор, как ты сбежала, мы с ним не разговаривали. За исключением Солтмарш-хаус, некоторых фамильных драгоценностей, завещанных мне, и немалого наследства, доставшегося экономке, все в равных долях остается тебе с Пери.

— Нет, нет, — шептала она. Теперь ей точно не переубедить Куинна.

Элизабет подняла посеревшее лицо.

— Не хочу его денег. Никогда не хотела. Можешь забрать себе. Ему вообще надо было все тебе оставить.

Куинн покачал головой.

— Даже если бы мы не поссорились, он отлично знал, что мне они не нужны.

— Тогда Пери.

— У Пери их предостаточно. — И, не дав ей возразить, добавил: — Если тебе от этого легче, я позаботился о том, чтобы Пери оказался материально обеспечен, когда Генри выставил его за дверь.

Она опешила.

— С чего это вдруг Генри выставил Пери? Что он такого наделал?

— Во время выяснения отношений он возьми да и брякни в присутствии Генри: «Нет никого глупее старого дуралея».

— Неужели Пери думал…

— Что Генри втюрился? А что он еще мог думать?

Боже мой, Элизабет в отчаянии заломила руки, все было гораздо хуже, чем она представляла.

— Так вот, мне все равно, кому достанутся эти деньги! — выкрикнула она. — Я их не возьму.

Куинн цинично скривил губы.

— Ты запоешь иначе, если Бомонт передумает.

— Если я не выйду замуж за Ричарда, то вполне сумею прокормить себя.

— Не сомневаюсь. Но Генри оставил тебе эти деньги, он хотел, чтоб они достались тебе.

— Нет, я не могу их взять.

— Тогда тебе придется обратиться к его адвокатам и сказать им, как распорядиться этими деньгами. А пока что, — он осторожно взглянул на нее, — есть одно ювелирное изделие, которое, я надеюсь, ты не откажешься принять. На смертном одре Генри…

— Ты был рядом?

— Послали и за Пери, и за мной. К несчастью, пока мы ехали, очередной удар лишил его способности связно говорить или писать, но он дал мне понять, что одна брошь должна быть твоей. Так что, если он действительно для тебя что-то значил… — Куинн не договорил.

— Кому она принадлежала?

— Я покопался и нашел, что она попала в нашу семью в начале семнадцатого века. Поскольку ты помогала отцу писать историю нашего рода, тебе известно, что Дервиллы сколотили свое состояние кораблестроением и содержанием кораблей и только впоследствии занялись коммерческим банком.

— Да.

— Так вот, выходит, эта брошь принадлежала жене Кристофера Дервилла, который участвовал в строительстве «Мейфлауэра» и даже плавал на нем.

— Но я не могу принять такую вещь…

— Прежде чем отпираться, позволь заметить, что как раз из-за ее исторического значения он хотел передать ее тебе.

— Хорошо, раз Генри хотел, чтобы эта брошь принадлежала мне, я приму ее.

По мрачному лицу Куинна пробежала тень.

— В таком случае едем, как только ты будешь готова.

Она с удивлением спросила, взглянув на него:

— Едем? Куда?

— В Солтмарш.

— Нет, я не поеду с тобой.

Было невозможно вернуться в места, где она была так счастлива. Пока мир не рухнул.

— Кроме броши, которую надо забрать, я бы хотел, чтобы ты посмотрела кое-какие вещи.

— Я в самом деле не…

— Это твои вещи. Ты оставила в доме кучу личных вещей.

— Отдай мне только брошь, я ничего больше не хочу, — глухо произнесла она.