Ольга Некрасова - Кого ты выбрала, Принцесса? Страница 12

Знаю, о чем вы хотите спросить, девочки. Сядьте, если стоите, и лягте, если сидите. Сейчас.

Одета эта великолепная женщина, натуральная блондинка, несомненно похожая на Шарон Стоун, в купальник фирмы «Готтекс» чисто серебристого цвета и в сухом, и во влажном состоянии, гарантия от выгорания на солнце. Такие двойные тесемочки, а на них треугольнички, ягодицы наполовину открыты, но этого не видно, она на них сидит, груди открыты больше, чем наполовину, и, конечно, никаких пластмассовых чашек. Это ее вторая покупка за границей, на которую ушли сэкономленные два шекеля и столько долларов, что лучше не говорить, а то вам, девочки, станет страшно.

Рядом с шезлонгом великолепной женщины юный, вызывающе мускулистый эфиоп моет плиты шампунем. Он уже минут двадцать поглядывает на великолепную женщину, а она уже минут двадцать старается на него не глядеть. Она не расистка, но, согласитесь, эфиоп — это чересчур для первого дня.

Эфиоп откладывает свою похожую на игрушку пластмассовую швабру и — вот оно! — подходит.

— Экскьюз ми, бур-бур-бур-бурля.

Ничего, кроме стандартного обращения, Наталья не поняла. Зато она поняла, что запущенная Пашей команда продолжает действовать. Ее зачарованный замок проснулся, сердце — наш барабан — ухнуло гулко, груди защекотало, «Готтекс» — еще мокрый, в обтяжку, и юный эфиоп так и уставился на твердеющие прямо на глазах соски. А самое главное, подвал опять потек, и оставалось тихо надеяться, что честный тампакс сдержит напор.

Эфиоп с пониманием улыбнулся, паршивец, наверное, поломойкой он только подрабатывает, потому что сейчас мертвый сезон, а на самом деле он из эскорт-сервиса. Там кого только нет, даже "мужчины для мужчин".

— Бур-бур, мисс, саншайн, бурля, бурбур.

Саншайн — солнечный свет? Комплимент, надо полагать? Только эфиопа нам не хватало. Нет, помечтать можно, но после покупки купальника на эфиопа точно не хватит, и мечты наши чисты, как горный хрусталь.

— Ноу, — ответила Наталья с таким достоинством, что посрамленный эфиоп повторил "Экскьюз ми" и вернулся к своей швабре. Так ему и надо, девочки.

11

Кремы от загара "Ультра сол" делятся по номерам. Чем выше номер, тем выше степень защиты. Блондинкам, похожим на Шарон Стоун, не загоравшим в этом году, рекомендуется начать с номера 34 и потом понемногу дойти до 14-го. Об этом, девочки, надо подумать сразу, а то потом все равно придется потратиться на крем "Афтэ сан", и вдобавок будет больно.

Наталья мазалась "Афтэ саном" и повизгивала. Течь в подвале ее замка, слава Богу, прекратилась — единственная радость.

В ванной все было под мрамор, под золото, под малахит или просто белое. Длинный мраморный столик вдоль стены. Умывальник в форме морской раковины, утопленный в столик. Десяток, не меньше, разных кремов, гелей, шампуней в футлярчиках и прозрачных флакончиках с крышками под малахит, с золотой короной отеля «Принцесса». Раньше Наталья не успела в них разобраться, а сейчас разбираться не хотелось. Ясное зеркало над столиком продолжалось на угловой стене, и получались как бы две половинки трельяжа. В обеих половинках отражалась красномясая чувырла, еще страшнее бывшей Пашиной, которую Наталья никогда не видела. О Шарон Стоун напоминали только спасенные купальником незагорелые треугольнички на грудях. Время от времени Наталья для самоутверждения рассматривала эти очень даже симпатичные треугольнички. Умопомрачительные треугольнички. Нежные, бело-розовые, и соски как внимательные иссиня-карие глаза. Глаз в треугольнике — магическое Всевидящее Око, символ многих религий. Между прочим, тут в лавочках продаются перстни со Всевидящим Оком, но они дешевые и не стоят внимания. Хотя можно было бы подобрать себе перстенек с карим глазком и носить как тайный знак своей собственной религии.

Наталья наклонила голову, помогла себе руками и поцеловала правое Всевидящее Око и левое Всевидящее Око. Неуверенно бухнуло сердце. Наталья потрогала соски языком, сразу оба, сжав груди так, что обгоревшие места заболели невыносимо. Сердце еще раз бухнуло, удар пульса отозвался в голове.

Не жалея дорогущего "Афтэ сана", Наталья набрала полные ладони и стала мазать обгоревшую кожу. Лицо она уже намазала, раньше, и начала сразу с грудей. С обгоревших мест, разумеется. Над белыми треугольничками она трудилась языком и губами. Боль смешалась со сладостью, сердце наяривало уже в ритме марша, пульс в ушах бился со звоном. А ведь это, сказала себе Наталья, я еще не добралась до живота. До моего бедного, обгоревшего сильнее всего животика.

Она добавила крема на ладони и добралась до бедного животика. Сердце было готово лопнуть. Чтобы перейти к небедному животику, к той части, которая не обгорела и на первый взгляд не нуждалась в креме, Наталье пришлось перебороть бывшую советскую женщину. Что значит "нельзя"? — сказала ей Наталья. Это тебе нельзя, чувырла, потому что ты прожила девять лет одна, но по-настоящему одна никогда не оставалась. Даже когда ты запираешься в ванной на крючок, ты все равно прислушиваешься, как там Димка, и принюхиваешься, не нашел ли он спички, а то, может, пора вызывать пожарных. ТАМ это поведение самое правильное, и молодец. А ЗДЕСЬ можно ни о ком и ни о чем не думать, кроме как о себе и о своем животике, который хочет помазаться кремом. Так что скройся и не мешай.

Бывшая советская женщина стыдливо замолкла и сидела тихо-тихо. А Наталья объявила праздничные гуляния с салютом.

Вечер был темный, как это бывает на юге. Чем южнее, тем темнее. А тут было южнее нашего самого южного юга, и вечер был как тушь. На фоне этой черной туши сиял, отбрасывая зайчики, освещенный прожекторами лазоревый бассейн. Людей в бассейне и вокруг бассейна прибавилось, жаркий день они пересидели в комнатах с кондиционерами и теперь тоже устроили себе праздничные гуляния, но, конечно, не такие, как Наталья.

Не зажигая в комнате света, Наталья накидала на свою великанскую постель великанских подушек так, чтобы лежать поперек и смотреть в окно. Сверху она бросила махровую купальную простыню. Простыня казалась маленьким полотенчиком. Нужно было еще шесть таких обычных простыней, чтобы застелить ими всю постель. Наталья улеглась. Шести других Наталий ей было не нужно. И даже одного Паши ей было не нужно сейчас. Она была сама с собой и сама по себе. Она занималась только собой и ни о ком другом не хотела думать.