Наталья Калинина - Прошлые страсти Страница 12

Анатолий Васильевич медленно опускает протянутые к ней руки и отходит к столу. Влетевший в окно порыв предгрозового ветра раскачивает абажур. По стенам мечутся тревожные тени.

— Теперь я все поняла, — говорит Лариса упавшим голосом. — А я осуждала маму. И оправдывала вас.

— Меня не нужно оправдывать.

— Я вас почти любила. За то, что у вас с мамой все было так возвышенно, так не от мира сего. Я считала вас настоящим героем-любовником, а вы… Такой же комедиант, как и этот поэт. Даже еще хуже.

— Где мама?

— Настенька вас не ждет. Настеньке без вас замечательно живется. — Лариса слезает с кровати. — Хотите чаю?

— Нет. Впрочем, хочу, конечно.

Лариса втыкает в розетку штепсель от самовара, гремит чайной посудой.

Анатолий Васильевич снимает плащ и садится на стул.

— Мама на рыбалке. Там сейчас пируют холостые, не обремененные никакими обязательствами и долгами.

— Это кто такие?

— Все те же. И ваша Настенька.

— А ты почему с ними не поехала?

— Я ждала вас. У меня было предчувствие… Правда, появилось оно у меня, когда они уже ушли. Это было в девятнадцать ноль семь. По радио передавали «Посвящение» Шумана.

— Я в это время остановил попутную машину. Я был уверен, что Настя ждет меня.

— Это Шуман виноват.

— Разве она меня не ждала?

— Она вас слишком долго ждала.

Анатолий Васильевич расстроен, даже удручен.

— Но что мне делать? Она так нужна мне. Так нужна…

Гаснет свет. Комнату освещают вспышки молнии.

— Как бездарно устроен этот мир. И все вы с этим смирились.

Лариса зажигает свечу и ставит ее на стол. Вторую ставит на буфет.

— Если бы люди не добыли огонь, интересно, как бы они жили? — спрашивает Лариса.

— В темноте, наверное. Неужели я не увижу Настеньку?

— А если бы они не открыли любовь? Вы увидите ее, если останетесь.

— Не могу. Никак не могу. Я обещал…

— Кому?

— Кому бы ни обещал, я всегда выполняю свои обещания.

— Всегда. Странно.

— Что странно?

— Что Настенька вас так долго терпела.

— Хоть капли вина не найдется?

— В вине истина? Так что ли?

Лариса достает из буфета недопитую бутылку «Киндзмараули».

— Истины на свете нет.

— Есть. Только вы ее боитесь.

— У меня было предчувствие, что мы с Настей разминемся.

Гремит гром, сверкают молнии.

— А я всегда думала, что сперва молния, а уж потом гром, — говорит Лариса. — И вообще я думала, что без молнии не бывает грома. А молния без грома бывает. Ладно, пейте вино и извлекайте свою истину.

— Если я потеряю Настеньку, я не смогу писать так, как пишу сейчас.

— Истина номер один: грома без молнии не бывает.

— Я увидел ее двадцать лет назад. В Феодосии. Она ныряла, как дельфин, а потом сушила на солнце свои длинные русалочьи волосы.

— И вы с ней не познакомились тогда?

— Она казалась такой недоступной, далекой от земной любви. А я был с девушкой, которая меня боготворила.

— Истина номер два: человече, лучше поздно, чем никогда.

— Со своей будущей женой я тоже познакомился в Феодосии.

Он наливает в кружку вино, отламывает хлеб.

— Если бы вы подошли к Настеньке в то лето в Феодосии, я могла бы быть вашей дочкой. Правда?

— Правда. Но я никогда не мог представить себе ту девушку матерью своего ребенка. Я и по сей день этого не представляю.

— Потому я и называю ее Настенькой. А вас вообще никак не называю. А как вас называет дочка?

— Папой.

— Она похоже на вас?

— Нет, она вылитая мать.

— Я тоже похожа на маму.

Лариса приносит фотографии Анастасии, раскладывает их на столе. Оба разглядывают их при тусклом свете двух свечей.

— Она совсем не изменилась с тех пор, как я увидел ее двадцать лет назад.

— Мама очень изменилась. С прошлой весны.

Лариса мгновенно замолкает.

— Помню, в прошлом году она старалась сама сидеть на веслах. Она не позволяла мне грести — боялась, что я растяну запястье. За это я играл ей по вечерам Шопена.

— Вы и своей жене играете по вечерам Шопена?

— Нет. Она сама прекрасно играет на рояле.

— Истина номер три: Шопен посвящал свою музыку чужим женам.

— Я посвящу Анастасии свой новый фортепьянный концерт.

— У вас их много? А я и не знала, что вы пишете фортепьянную музыку.

— Я до недавних пор не писал для фортепьяно.

— До прошлой весны?

— Да.

— Истина номер четыре: никогда не позволяй женщине догадаться, что ты ее очень сильно любишь.

Анатолий Васильевич вдруг резко встает. Одна из свечей падает на пол и гаснет.

— Я должен повидать Настеньку. Ты не знаешь, куда они могли поехать?

— Куда Настеньке взбредет в голову. Они все с удовольствием исполняют ее желания. Я бы даже сказала — с наслаждением.

— Я ревную.

— И правильно делаете.

— Если мой концерт будет иметь успех, я подхвачу Настеньку, и мы укатим с ней…

— Куда?

— Хотя бы в Феодосию.

— Бедная. Она-то надеется, вы повезете ее на Гавайи.

— Завари чаю. Покрепче. У меня разболелась голова. — Он садится на стул и трет лицо ладонями. — Надо же, какое невезение — может получиться так, что я за порог, а она мне навстречу. Тогда уж лучше совсем ее не видеть.

— Она вас возбуждает?

Лариса с нескрываемым любопытством смотрит на Анатолия Васильевича.

— Не то слово. В ее присутствии я… я не могу ни о чем думать. Это какое-то унизительное и очень зависимое состояние.

— Мне кажется, это восхитительное состояние.

Вспыхивает свет. Анатолий Васильевич смущенно смотрит на Ларису. Лариса ни капли не смущена.

— Здесь все напоминает Настеньку. — Он осматривается. — И ты мне ее напоминаешь. Только с тобой мне легче, чем с ней. Спокойней как-то. А она каждую минуту куда-то зовет, тормошит, в чем-то упрекает. Нет, не словами — от нее исходят какие-то беспокойные волны. Я с ней так устаю, что хочется забиться в норку. Первое время мне хорошо в моем убежище, но потом вдруг наваливается такая тоска… Вчера мне показалось, что если я не увижу Настеньку, я заболею или сойду с ума.

— Но почему вы никогда не говорили об этом ей?

— Чтоб не показаться смешным или жалким.

Гремит гром. Это очень сильный сухой раскат. Его урчание еще долго не замолкает.

— Хочу спать. — Лариса потягивается. — Я так устала. Сегодня у меня был очень тяжелый день.

Она встает, идет к своей кровати, покачиваясь, словно пьяная. Анатолий Васильевич поднимает с пола ширму и заботливо окружает ею кровать Ларисы.

— Я не помешаю тебе, если сяду за пианино?