Людмила Леонидова - Рождество в Париже Страница 14

— Милая, тебе что, плохо? Я сейчас. — Вытерев руки о халат, она достала с полки какой-то пузырек и, открыв, сунула его Маше под нос.

«Пьер очень верит мне, я не смогу жить с этим обманом всю жизнь», — придя в себя, подумала Маша. Она приняла твердое решение избавиться от ребенка Гоши и направилась в кабинет главврача.

11

Комфорт самолета французских авиалиний отвлекал Машу от тяжелых мыслей. Две недели, проведенные в Москве, аборт в жуткой больнице, ложь Пьеру о выкидыше, его каждодневные тревожные звонки и, наконец, расставание с мамой — все это оставалось там, в заснеженной, холодной России.

Она не должна думать о прошлом, все неприятности позади — впереди ее ждал весенний Париж, любящий и заботливый Пьер, его теплый дом, по которому она успела соскучиться, милые друзья.

Мягкие широкие кресла с красивой новой обивкой, вкусная еда, напитки — все это настраивало на спокойный лад. Приятно было ощущать и постоянное внимание стюардесс в фирменных костюмах, ладно сидевших на каждой из них, потому что девушки были как на подбор — стройные, длинноногие, модно причесанные. Глядя на них, Маше хотелось быть такой же собранной и приветливой.

«Постараюсь взять себя в руки, нельзя, чтобы Пьер видел меня нервной, больной и заплаканной», — толкая перед собой тележку с чемоданом в парижском аэропорту, размышляла Маша. Поэтому встречавший ее с букетом нежных фиалок Пьер увидел уже подтянутую и спокойную Машу.

— Как же я без тебя скучал! — Его глаза светились неподдельной любовью. Он ласково коснулся Машиной щеки. — Милая моя девочка. Ты похудела. Сколько же тебе досталось! Я за тебя очень волновался! — Усаживая ее в просторный, сверкающий чистотой автомобиль, Пьер произнес с досадой в голосе: — Зачем я тебя отпустил? Мне надо было поговорить с нашим врачом. Здесь бы этого наверняка не случилось.

Он думал, что у Маши не очень гладко протекала беременность, возможно, нужна была помощь более квалифицированных специалистов, а русские врачи проглядели, не справились.

Это был и скрытый упрек Маше.

Обычно мягко водивший машину, Пьер нервничал, повышал голос, хотя и старался сдерживаться, и его волнение отражалось на езде. Автомобиль шел неровно, толчками, как бы выражая недовольство вместе с хозяином.

Маша, замкнувшись, молчала. Ее мучила совесть, обман тяжестью давил на сердце, слезы сами собой катились из глаз. Жалко было всех: Пьера, ребенка, да и себя, конечно.

Почувствовав ее состояние, Пьер смягчился:

— Прости меня, я не хотел тебя огорчать. По телефону не говорил ничего, желал только одного — чтобы ты вернулась, а сейчас не мог сдержаться. — Он снял одну руку с руля, крепко сжал Машину ладонь, поднес ее к губам и, ощутив холодные, дрожащие пальцы, неожиданно произнес: — Хочешь, не заезжая домой, погуляем по Парижу? Он без тебя скучал, а ты?

Маша виновато улыбнулась:

— Конечно, ты же знаешь.

— Тогда по старым местам? — ласковым голосом предложил Пьер, стараясь ее приободрить.

— А может, по новым?

— Пожалуйста, как прикажешь! Покажу тебе знаменитый квартал Марэ. Это мое самое любимое место.

Проехав по Большим Бульварам, они оказались на правом берегу Сены.

Лицо Маши просветлело. Встреча с Парижем после короткой разлуки наполнила ее сердце радостью.

Запарковав машину, они пошли по улице Тампль. Пьер, сердясь на себя за несдержанность и стараясь исправить ситуацию, начал, словно старый сказочник, рассказывать Маше про четырнадцатый век, про монашеско-рыцарский орден тамплиеров, именем которого названа улица.

Маша понемногу успокаивалась. Они вышли на параллельную Архивную улицу.

— В этих старинных зданиях отелей де Субиз и де Роган сейчас находится Национальный архив, — начал Пьер и подвел ее к красивым особнякам. — Каждый год в начале лета в этом квартале проходит фестиваль Марэ. Тогда дворы и здания превращаются в живописные декорации. Я специально привел тебя сюда, чтобы ты посмотрела, как все здесь выглядит сейчас, и могла сравнить потом, во время фестиваля.

— Тут потрясающе красиво, — бросая восхищенные взгляды по сторонам, воскликнула Маша.

Пахло свежей весенней листвой, первыми цветами — все вокруг радовало глаз. У Маши улучшилось настроение. Она представила себе этот старинный квартал во время фестиваля.

— Значит, мы будем приезжать сюда часто?

— Конечно, этот фестиваль как раз для тебя: праздник музыки, театра и балета.

— А почему он называется Марэ? Ведь это означает болото, а здесь такая красота, — проходя мимо знаменитой церкви Сен-Жерве, спросила Маша.

— Правильно, болото, — кивнул Пьер, — потому что в древние времена, когда Сена выходила из берегов, эти места заливало водой. В средние века местность осушили. С тех пор квартал Марэ застраивался роскошными особняками для знати — герцогов, принцев, членов королевской семьи. Когда у меня бывает неспокойно на душе, я приезжаю сюда пройтись, полюбоваться на это великолепие, подумать о вечном, — признался Пьер.

— У нас в Лужниках тоже было болото, а теперь Дворец спорта, — сказала Маша, а про себя подумала: «И барахолка, на которой мы с мамой купили мне шубу».

Уловив грусть в ее голосе, Пьер произнес:

— Праздник начнется очень скоро, я сам буду возить тебя сюда каждый день.

Маша благодарно прижалась к Пьеру, посмотрела на седину у него на висках, которой немножко прибавилось за время их расставания. Девушка была признательна ему за все — что прекратил тяжелый разговор, что сдержал внезапно прорвавшуюся обиду, простил ее за отъезд в Москву, который, по его мнению, привел к несчастью.

Маша заглянула Пьеру в глаза. В них она не увидела теперь ни упрека, ни обиды — только тепло, любовь и покой. Чувство нежности и еще желание близости с мужчиной заполнили ее целиком. Она обвила шею Пьера руками и прошептала:

— Поехали домой.

Прижав ее к себе так, чтобы она могла почувствовать его, Пьер серьезно сказал:

— Машенька, ты становишься настоящей женщиной.

— Потому что рядом со мной добрый и великодушный мужчина, — в тон ему ответила Маша.

Следующий месяц в Париже прошел спокойно. Маша читала, занималась музыкой, гуляла. Пьер много работал. Он часто заговаривал с ней о свадьбе, о том, что у них принято заранее рассылать приглашения, рассказывал о своих именитых друзьях. Но, чувствуя какое-то внутреннее сопротивление Маши, в котором она даже сама не могла разобраться, умолкал, ждал подходящего случая.

Иногда Маша начинала вдруг хандрить, скучала, ей хотелось заняться каким-нибудь делом, иметь близких друзей. Она теперь часто звонила в Москву подружкам, которые наперебой рассказывали ей столичные новости, просили что-нибудь купить, звали приехать домой. Но после ее поездки в Москву эта тема в разговоре с Пьером была запретной. Он, уступавший Маше во всем, во всех ее капризах, становился твердым, как кремень, и даже не хотел объяснять причины своего нежелания обсуждать этот вопрос. Обожая Машу, он все чаще стал задумываться, как ее развлечь и чем занять.