«Я сам свою жизнь сотворю…» «Мои университеты». В обсерватории. На аэродроме - Геннадий Вениаминович Кумохин Страница 15

Правда, интриги на этом не закончились, но мы уже получили определенный статус и возможность больше времени проводить вместе.

Летом, после окончания четвертого курса института нас отправили на военные сборы на два месяца под Торжок в вертолетную часть. К боевой технике нас не подпускали, зато муштры, обычно достающейся рядовому составу, мы хлебнули предостаточно.

А для Иринки мать выхлопотала путевку в Пицунду на спортивную базу олимпийского резерва. Делалось это явно в надежде, что у нее появится новый кавалер.

За компанию они поехали с Ритой, ее лучшей подругой, а для защиты от назойливых ухажеров наивные девочки купили себе кольца из фальшивого золота, очень похожие на настоящие.

Я тосковал и писал ей письма едва ли не через день, она мне тоже отвечала и в одном из писем прислала свое фото — прекрасной юной нимфы, лежащей на мокрой гальке у самой кромки воды.

Зато какой волнующей оказалась наша встреча. Я приехал прямо к ней домой, весь пропахший железом и солдатскими буднями, а она была такой волнующе нежной.

С началом нового учебного года я устроился подрабатывать в Моспогрузе. Я твердо решил не обременять своих родителей дополнительными тратами и заработать на свадебный костюм и обручальные кольца самостоятельно. За каждый выход на работу в качестве подсобного рабочего на ММЗ платили по таксе: три рубля шестьдесят две копейки. Наверное, сделано это было, идя навстречу основному контингенту этой категории работников: бывших зэков и отселенных за сто пятый километр — это была цена бутылки водки «Московская». Смена начиналась после окончания занятий в институте, часа в четыре. Загружали нас работой очень неравномерно. То приходилось разгружать вшестером вагон флюса, после чего несколько дней хрустело на зубах и жутко ломило спину, то смена заканчивалась после нескольких часов полного безделья.

В Моспогрузе я подрабатывал с октября по май, и было уже совсем тепло, когда я окончательно повесил на крючок в раздевалке основательно послужившую мне ватную телогрейку и поставил под ней стоптанные кирзовые сапоги.

Пора было покупать обновки к свадьбе.

И тут оказалось, что у меня совершенно не костюмная фигура.

При размере плеч и груди в районе пятидесятого, я свободно помещался в брюки сорок четвертого размера.

Мы долго маялись с Иринкой, прежде чем подобрали, как нам казалось, более или менее, подходящий костюм: единственное его достоинство состояло в том, что он был черного цвета с искоркой. Однако он был шерстяной, в то время как свадьба намечалась в июне, пятидесятого размера, средней полноты. И если пиджак был слишком широк в поясе, но во всяком случае, я из него не выпадал, то это обязательно произошло бы с костюмными брюками, если бы я не стягивал их нещадно на талии ремнем.

Еще хуже обстояло дело с обручальными кольцами. Наглые девицы, стоящие за прилавком ювелирного магазина, то ли из зависти, то ли по другой причине, абсолютно неведомой нам, студентам, самостоятельно готовящимся к единственной в своей жизни свадьбе, грубили, дерзили, так что, я окончательно сбитый с толку, от смущения, купил кольцо, которое в нормальном состоянии просто спадало у меня с пальца.

Слава богу, что у моей невесты хватило настойчивости выбрать подходящее кольцо. А платье мы решили вообще не покупать. Белое выпускное платье выглядело совсем новым и превосходно на ней сидело.

Скачко

Накануне дня свадьбы я впервые ночевал не в общежитии, а в квартире моего двоюродного московского деда Коти и его жены Валерии Ивановны.

Дед тщательно подбирал для меня едва ли не первый в моей жизни галстук, а наутро мы купили букет белых пионов и отправились на встречу с невестой.

Мой двоюродный дед, родной брат моей бабушки, Скачко Константин Артемович, уже к тридцати годам был довольно большим начальником: управляющим шахтами в Донбассе.

Еще в начале тридцатых годов был репрессирован по одному из громких дел, имеющих якобы уголовную основу.

Он отбывал заключение в одном из лагерей Гулага в Западной Сибири: пилил вековые деревья и заработал язву желудка.

Его жена отказалась от него, как от врага народа, и он до конца жизни не простил ни ее, ни дочь, которая, была совершенно не виновата.

Во время войны условия заключения ему изменили и послали руководить производством на одном из химических заводов Урала, где в это время работала молодая ученая Карькина Валерия Ивановна.

Здесь между ними свершилось некое таинство, которое оказалось любовью на всю жизнь.

Валерия Ивановна успешно завершила работу по внедрению технологии непрерывного разлива пороха, за что в составе небольшой группы получила Сталинскую премию.

А Константина Артемовича снова отправили на лесоповал, где он чуть не умер после тяжелой операции.

Через несколько лет, уже после смерти Сталина, дед был реабилитирован. И все эти годы Валерия Ивановна ждала, чтобы после освобождения Скачко, выйти за него замуж.

Валерия Ивановна преподавала в Менделеевском институте, и жили они поблизости от места ее работы в двухкомнатной кооперативной квартире. Константин Артемович не работал, находился на пенсии, но всегда был занят многочисленными делами, которые он выполнял с редкой пунктуальностью и аккуратностью.

Они с Валерией Ивановной постоянно путешествовали по разным городам, в разные годы приезжали и в Мукачево, и к нам в Светловодск, и везде дед снимал на ручную камеру, после чего обрабатывал пленки и делал любительские фильмы.

По-хорошему я даже завидовал такой цивилизованной старости, совершенно не похожей на жизнь моих родных дедушки и бабушки, вечно всем недовольных, брюзжащих и обиженных на весь белый свет.

Константин Артемович утверждал, что встречался с Солженицыным, когда тот собирал материал о Гулаге и его воспоминания тот также использовал при написании знаменитой повести «Один день Ивана Денисовича».

Правда, он не стал распространяться на эту тему, а я не очень расспрашивал его об этой стороне жизни.

Скачко принимали деятельное участие в нашей с Иринкой свадьбе. Дедушка Котя сделал по этому поводу фильм, а потом последовали фильмы по случаю рождения нашего сына и дочери. Мы часто встречались, и все самые счастливые моменты нашей семейной жизни он старался запечатлеть на кино и фотопленке.

Когда пришло время и Валерии Ивановне выйти на пенсию, поначалу казалось, что жизнь у них будет продолжаться в прежнем ключе, но она явно не знала, что делать с внезапно появившимся свободным временем. Валерия Ивановна сделалась замкнутой, неразговорчивой, а затем у нее появились явные признаки душевной болезни. Константин Артемович места