Ольга Кунавина - Простая история Страница 16

«Завещание

Я, Антокольская Анастасия Александровна, находясь в здравом уме и трезвом рассудке, завещаю в случае моей смерти Рощиной А.А. свой цифровой фотоаппарат, всю свою одежду и собаку; Цветковой Е.Р. всю свою косметику, все диски и сотовый телефон; Топилиной М.Н. завещаю свой компьютер, кошку Мусю и все свои украшения; Сосновскому И.М. дивидюшник и ВВК. Прошу меня помнить и поливать цветы на моей могиле. Мною написано и заверено у нотариуса».

Ниже стояли подписи всех наследников.

«Дети, насмотревшись детективов, уже придумали новую игру, — решила я. — Может быть, и мне на всякий случай составить завещание — вдруг я не доживу до конца учебного года из-за такого, как Виталик Клемнев. Надо будет как-нибудь получить консультацию у адвоката. Он же знает, как правильно составить завещание».

Но вот отгремел и танцевальный марафон. Через несколько дней, вечером, когда я готовилась к урокам, раздался телефонный звонок. Мама сказала, что меня спрашивает приятный мужской голос.

— Как прошли танцы? — Это был адвокат.

— Замечательно, — ответила я. — Мы заняли второе место.

— А почему не первое? — удивился он. — Плохо разучили движения?

— Первое место занял одиннадцатый класс. Мы решили не переходить ему дорогу.

— Тогда понятно, — произнес он. — Это выглядит очень благородно с вашей стороны, а мне понравилось разучивать движения с вами. Может быть, попробуем еще?

— Конечно, — не стала я ему сразу отказывать, — на следующий год мы танцуем вальс, и вы снова будете моим партнером.

— Следующий год… — В его голосе послышалось неподдельное разочарование. — Ждать довольно долго.

— Но я же не могу заставить время бежать быстрее, — логично возразила я.

Он замолчал, а затем нерешительно произнес:

— А я хотел попросить вас провести субботний вечер вместе со мной. Один мой знакомый открывает цветочный магазин. Будет небольшое торжество, мы смогли бы потанцевать. Как вы на это смотрите?

У меня невольно вырвалось:

— А почему я? Я ведь не отношусь к числу друзей одного вашего знакомого.

— Просто мне захотелось пойти туда с вами и хоть как-нибудь, да загладить свой недавний промах.

Я согласилась на его предложение, но, положив трубку, долго сидела возле телефона. Меня одолевали сомнения: правильно ли я сделала, сказав адвокату «да». Я ведь почти его не знала и к тому же имела не самое лучшее представление о характере этого человека. Особенно меня смущала пощечина, которой я наградила его в нашу последнюю встречу, а еще настораживало, что я стала объектом разговора адвоката с Кирой, это мне очень не нравилось.

Адвокат заехал за мной, как всегда, идеально одетый, отутюженный, пахнущий дорогим паромом, словно он только что сошел со страницы модного журнала. В машине я украдкой пыталась разглядеть его. Мне казалось, что такие люди живут где-то очень далеко, за гранью разумного, настолько безукоризненной у него была стрижка, гладковыбритым лицо, а одежда, наверное, никогда не мялась. Адвокат, заметив, что я его исподтишка разглядываю, спросил:

— Что-то не так?

Я предпочла ничего ему не отвечать и стала смотреть в окно.

Все мои переживания оказались напрасными. Как-то так произошло, но все время, которое мы были в кафе, я почти ни с кем не разговаривала, кроме Олега.

Началось с того, что он спросил у меня, что я буду пить.

— Мартини, — ответила я. Мне кажется, если бы я в этот момент сказала, что я родная дочь Бабы-яги, он бы не так удивился.

— Мартини? — удивленно повторил он и машинально произнес: — С апельсиновым соком?

— Нет, у меня на него аллергия. Лучше с водой или со льдом.

— А мне раньше казалось, что учителя ничего не пьют и…

— Питаются святым духом, — закончила я.

— Нет, просто в мои школьные годы учителя, как мне тогда казалось, были святыми: мы никогда не видели, чтобы они пили или курили. Они и нас пытались сделать такими же высоконравственными людьми, — попытался оправдаться он.

— Наверное, я к числу идеальных людей не отношусь. Я, конечно, не курю, но и не вышиваю крестиком и ноликом, не вяжу, не рисую маслом — я вообще рисовать не умею, — не играю в азартные игры, — спокойно сказала я ему. — А еще я боюсь воды, высоты и темной комнаты.

— А я боюсь пауков и замкнутого пространства, — честно признался адвокат. — Наверное, это связано со смертью мамы. Она умерла, когда мне было шесть лет. От меня не стали скрывать ее смерть, ведь я, несмотря на свой детский возраст, видел и понимал, как она болела. Во время похорон я думал, что ей будет тесно лежать в маленьком домике — так я воспринимал гроб — и она даже не сможет повернуться. Поэтому, когда ее стали накрывать крышкой, я вырвался из рук отца и стал кричать, чтобы открыли.

Его неожиданная откровенность смутила меня, я не знала, что сказать в ответ, но он в моем сочувствии совершенно не нуждался, а потому продолжил допрос:

— У вас необычная фамилия. Польская? Или я не прав? Если не секрет, что делают поляки в Сибири?

— То же, что и другое большинство, — сидят, — ответила я. — Мой дед был репрессирован. Разве вы не знали, что Сибирь — это страна каторжан и преступников, чьи дети и внуки обречены на вечный холод и борьбу за жизнь? Мы отбываем бессрочный, пожизненный срок наших предков, сосланных сюда по чьему-то желанию. Вместо того чтобы нежиться под теплым солнцем, мерзнем и никак не можем согреться.

Резкость моего ответа не оттолкнула его, он задал новый вопрос, уже по поводу моей профессиональной деятельности:

— А тяжело, наверное, работать в современной школе?

Тут я, не знаю почему, разоткровенничалась сама:

— Трудно было первое время. Я даже плакала после уроков. Мне казалось, что я шла в школу с открытой душой и прекрасно приготовленными уроками, а мои ученики не хотели меня слушать и веселились от души. Однажды они сами предложили мне: «Да вы крикните на нас посильнее, Ольга Юрьевна, мы сразу и замолчим». И очень удивились, когда я им сказала: «А у меня сил не хватит громко крикнуть, я ведь разговаривать привыкла, а не кричать». Они забрасывали меня разными вопросами, ведь я была в школе самым молодым преподавателем. Причем эти вопросы относились не к программному материалу, а к моей личной жизни. Это называется «заговорить учителя». Данным приемом ученики овладели давным-давно и очень успешно им пользуются. «Зачем нам какой-то синтаксический разбор предложения? Давайте лучше поговорим за жизнь», — просили они меня. «Не за жизнь, а о жизни», — поправляла я их. «Да какая разница, — отвечали они мне. — Смысл-то один и тот же».