Олег Суворов - Моя единственная Страница 16

— Да ты что!

— Серьезно. А он глаза вылупил, ничего сообразить не может, давится. Ну, думаю, сейчас начнется. Короче, пока он приходил в себя, я выскочила из тачки и бегом обратно на работу. Теперь вот думаю — а вдруг он меня как-нибудь найдет и заставит платить. Ну и рожа у него была, когда я убегала! Ой, не могу, меня смех так и разобрал, бегу и смеюсь на ходу. — И Галина вновь засмеялась, да так заразительно, что и Наталья не смогла удержаться.

Эта история вполне была в духе ее сестры — что у Натальи происходило серьезно, у Галины выливалось в какие-то комические, фарсовые ситуации. Они еще долго обсуждали похождение сестры, и это помогло Наталье забыть о собственном потрясении и спокойно уснуть.

Последнее, о чем она подумала перед тем, как окунуться в сон, была визитная карточка и газовый пистолет Афанасьева, оставшиеся лежать в кармане пальто.

8

— Нет, нет, Федор, вы опять-таки слишком много внимания уделяете внешним обстоятельствам. Ну, представьте себе, что у вас уже есть все то, о чем вы с таким возбуждением говорите, — и машина, и деньги, и возможность поездить по свету. Так что, вам этого хватит для счастья?

— Да, конечно, — кивнул круглолицый, плотный и энергичный студент. — Только вы, Наталья Николаевна, забыли еще о красивой, как вы сами, жене и любовнице.

По аудитории прокатился веселый смех, вмиг ожививший то напряженное внимание, с которым все следили за этой, неожиданно возникшей дискуссией.

— Хорошо, — в свою очередь, кивнула Наталья, — пусть будет еще и любовница. Но вы сейчас представляете все это, исходя из своего нынешнего настроения, а я призываю вас заглянуть подальше. Вы похожи на голодного человека, у которого все мысли только об обеде, и обед кажется ему самодостаточной целью. Но, вообразите себе, что вы уже наелись до отвала и перед вами вновь встает тот же вопрос — что же делать дальше, неужели только в этом и заключается счастье?

— А дальше — искать новый обед.

— Ну, а если не придется искать, если уже есть уверенность, что он обязательно состоится в назначенное время?

— Наталья Николаевна, вы-то что хотите доказать? — спросил студент со второго ряда — худенький, симпатичный, с очень живыми и такими же, как у нее, карими глазами.

Наталья приняла академическую позу и стала, не торопясь, прохаживаться вдоль доски, чувствуя, как с каждым поворотом двадцать пар внимательных мужских глаз поворачиваются вместе с ней.

— Ну, во-первых, я хочу доказать, что для счастья необходимы внешние условия, которые можно с некоторой долей иронии назвать «много-много денег». — Она усмехнулась, вспомнив, сколько денег у нее самой. — А во-вторых, — и неизвестно, что здесь главнее, — необходим душевный настрой, те душевные силы, то умение тонко и глубоко чувствовать, которые можно назвать внутренним состоянием счастья. Если этого в душе нет, то никакими внешними благами невозможно сделать человека счастливым — и в самом золотом дворце он будет тосковать и злиться. Да, да, не перебивайте, — воскликнула Наталья, увидев возражения на лицах, — я знаю, что вы хотите сказать. Конечно, в золотом дворце тосковать намного приятнее, чем в хижине, но это не меняет дела. В математике это называется обратно пропорциональной зависимостью — чем сильнее развита внутренняя способность к счастью, тем меньше внешних благ требуется. И наоборот — чем слабее это чувство, тем сильнее зависимость от внешних условий. Знаете, как у Лермонтова:

Беден, кто судьбы в ненастьеВсе надежды испытав,Наконец находит счастье,Чувство счастья потеряв…

Раньше, когда Наталья увлеченно рассказывала о тех проблемах, над которыми размышляла в своей будущей диссертации, то начинала ощущать себя актрисой на сцене, которая полностью входит в роль и забывает собственное «я». Ее речь тогда лилась быстро и звонко, она розовела, хорошела (как уверяли студенты) и совершенно забывала о времени, прерываясь только со звонком. Но теперь, к концу семестра, когда приходилось говорить об одном и том же много раз подряд, играть одну и ту же роль перед разными аудиториями, она начинала все больше охладевать к этому «театру». Нет, Наталья продолжала вести себя точно так же, и студенты слушали ее столь же увлеченно, но внутренне она оставалась холодной, не слишком радовалась вопросам, а звонку уже не удавалось застать ее врасплох, поскольку она украдкой то и дело посматривала на часы. Может, это называлось профессионализмом, а может, нечто подобное испытывает посредственный актер, который всякий раз, изображая на сцене бурное объяснение в любви, думает при этом о скором конце спектакля и предстоящем скандале с тещей. И этот скандал волнует его гораздо сильнее всех сценических коллизий.

Возможно, Наталья просто не родилась преподавателем, да и актрисой тоже.

— …Могу вам сказать больше. Это чувство счастья, которое я имела в виду, является наиболее точным индикатором того, насколько близки мы к цели своей жизни, насколько довольны тем, что нам удалось и удается сделать, воплотив замыслы и реализовав желания. И потому жизнь не может быть счастливой, но бессмысленной — во всяком случае, для здоровых людей.

Все слушали, затаив дыхание, и наступил тот самый момент, который, как уверяют в своих интервью актеры, является высшей целью мастерства, когда зритель полностью в их власти и готов внимать и сочувствовать всему, что слышит со сцены. Но Наталью это уже не вдохновляло — что ей восторги этих восемнадцатилетних, что ей их юношеские порывы, то искренние, то циничные, когда у нее такие проблемы с деньгами!

Наталья встряхнула запястьем — еще пятнадцать минут надо о чем-то говорить, но, видит Бог, как же ей все это надоело!

— И в заключение выслушайте еще одну мысль, которую мы, может быть, обсудим в следующий раз. Конечно, сейчас мы живем в трудные времена, и нам кажется, что именно они-то и являются главным препятствием для счастья. Но задумайтесь над тем, что, кроме временных общественных трудностей, существуют и вечные, непреходящие, от которых не избавиться никакими реформами, — и вот они-то гораздо страшнее. Время и смерть! — у нее даже голос осекся. — Вот, что у самых благополучных людей способно вызвать тоску и уныние. Главное препятствие для счастья — знать, что оно неизбежно кончится! Для вас, — тут она, усмехнувшись, поправилась, — для нас, поскольку я ненамного старше, это пока еще вещи абстрактные, но вовсе не значит, что о них следует забывать. Смерть гораздо страшнее, чем отсутствие красивой любовницы или японского автомобиля, а счастье возможно лишь тогда, когда мы забываем о смерти…