Дайана Кобичер - Неужели это он? Страница 18

И что теперь со всем этим делать? Нельзя же просто сказать женщине: милая, я хочу разорвать нашу помолвку, так как у нас с тобой оказались противоположные взгляды на жизнь. Это выглядит убедительно, когда об этом думаешь, но если произнести вслух — прозвучит глупо. Поэтому Сидней просто сказал:

— Пат, дорогая, я не могу без этой работы. Она — часть меня, пойми это, пожалуйста, и перестань уговаривать меня бросить ее.

Патрисия решила прибегнуть к последнему средству, которое всегда помогало: она села рядом с ним на кушетку, постаравшись тесно прижаться к нему.

— Бедный мой, ты просто устал от своей бесконечной работы. Я не против того, что ты любишь свое дело, но зачем же отказываться ради него от всего остального? Жизнь и без того коротка... Ходжсоны пригласили меня на недельку к ним в Шотландию. Поехали со мной. Они просили меня взять тебя, если ты будешь свободен.

— В том-то и дело, что я не свободен, — тихо проговорил Сидней.

Патрисия нахмурила свои искусно выщипанные брови.

— Глупости, милый. Честное слово, ты меня просто хочешь разозлить...

— Нет, Пат, не хочу, — сказал он устало и отстраненно.

Патрисия вдруг почувствовала, что он не слышит ее, что его мысли — да и сам он — где-то очень далеко. В глубине души Патрисия знала, что никогда не любила его. Она любила саму идею стать женой этого состоятельного человека, красавца, по которому сохнут все невесты Великобритании, — в ней говорила гордыня, а не живое чувство. И вот сейчас — она инстинктивно осознавала это — все ее планы стать его женой под угрозой: она зашла слишком далеко...

Патрисия осторожно дотронулась до его руки.

— Сид, не злись, пожалуйста. Я сказала глупость, больше не буду.

Вернувшись домой, Сидней уединился с Брюсом в своем кабинете. Никогда прежде он не осознавал так ясно, что их брак с Патрисией Барнхем не имеет будущего и все его надежды, что все как-нибудь сгладится, не более чем жалкое оправдание собственной нерешительности и нежелание взглянуть в глаза реальности. Они не любят друг друга и никогда не любили. Оба тешили свое тщеславие.

— Я сам виноват, — сказал Сидней Брюсу, который в ответ дружелюбно помахал тем, что он считал своим хвостиком.

Когда Сидней лег в кровать, было уже очень поздно. Как всегда в последнее время, засыпая, он видел перед глазами ясное лицо Доминик. Только теперь он смог откровенно признаться себе, что скучает по ней. Завтра же с утра поговорю с Джейн по поводу Доминик, сказал он себе.

Утром следующего дня он уже сидел в просторном кабинете директора галереи «Тейт».

— Сид, мальчик мой, как я рада тебя видеть... — Джейн была старше его лет на десять-двенадцать и еще со времен Оксфорда привыкла обращаться с ним, как с младшим братом. — Я очень занята, ты тоже — я вижу это по твоим глазам. Так что быстро говори, что тебе нужно, и вали из моего кабинета...

Сидней собрался с духом.

— Мне нужно, чтобы ты на пару месяцев взяла одну очень талантливую девушку к себе на стажировку.

— Музейный отдел подозревает, что кто-то из наших сотрудников готовит в Галерее крупное ограбление?

— Нет-нет, это не мой агент, она не имеет к полиции никакого отношения... Это дочь директора дома-музея Джеймса Энсора.

— Дочь старика ван Блоома? Постой... Это она замешана в похищении картины Рейнольдса?

— Не знаю, можно ли говорить о жертве ограбления, что она замешана в похищении...

— Попробуй объяснить это попечительскому совету...

Сидней надеялся отделаться малой кровью, но понял, что придется говорить больше, чем ему хотелось бы.

— Джейн, я сейчас нарушу служебную тайну, но ты не оставляешь мне иного выхода... Обещай по крайней мере, что сказанное мною не выйдет за пределы этого кабинета.

— Это я могу обещать. — Джейн перестала улыбаться.

— Джейн, я абсолютно точно знаю, кто стоит за ограблением в Кингстоне. Через пару недель я смогу назвать его имя, а если повезет, то и покажу его широким кругам общественности. Поверь мне, Доминик ван Блоом тут ни при чем... Ну пожалуйста, Джейн! И не пугай меня этими олухами из попечительского совета, я прекрасно знаю — ты вертишь ими как хочешь...

— Так ее зовут Доминик?

— Да, и из нее может выйти отличный специалист, но она чахнет в своем Остенде...

— Раньше ты охмурял девушек, не прибегая к моей помощи. Тебе вполне хватало своего неотразимого обаяния а-ля Джеймс Бонд... Ну ладно-ладно, не злись, я пошутила... — Джейн снова стала серьезной. — Последний вопрос: ты в самом деле думаешь, что от этой затеи будет какой-то толк, хотя бы для нее?

— Будет! И для нее, и для галереи «Тейт». Ты ведь не сомневаешься, что в твоем деле я кое-что понимаю?

— Не сомневаюсь... Хорошо, я все поняла. Я подумаю... Ни слова больше, Сидней Харпер, не пытайся на меня давить, — строго сказала она, заметив, что он открыл рот, намереваясь сказать еще что-то. — Аудиенция окончена. Иди отсюда, и удачи тебе.

Джейн Пауэрс была заинтригована. Она очень любила одного из своих лучших учеников, однако все деловые решения Джейн привыкла принимать с холодной головой. Поэтому прошло еще три дня, прежде чем она отправила в Остенде официальный запрос на Доминик ван Блоом.

Менеер ван Блоом получил письмо из галереи «Тейт» спустя несколько дней, когда вся семья сидела за завтраком. На всякий случай он прочитал его дважды, прежде чем сказать Доминик.

— Знаешь, что это такое, Домино? Это официальное предложение от Джейн Пауэрс, директора галереи «Тейт». Она приглашает тебя на стажировку!

— Папа, но откуда она узнала обо мне?

— Это мистер Харпер постарался. Когда он привез тебя домой, мы с ним обсуждали такую возможность. Просто я не хотел говорить тебе раньше времени, а то вдруг ничего не получилось бы.

Доминик покраснела от гнева.

— Ты просил мистера Харпера оказать мне протекцию?! Как ты мог?!

— Успокойся, Домино, ни о чем я его не просил. Он сам предложил поговорить с миссис Пауэрс... — Менеер ван Блоом снял очки и посмотрел на дочь. — Тебе решать, доченька, но, если хочешь знать мое мнение, я посоветовал бы тебе согласиться. Это твой шанс приобрести необходимую квалификацию, чтобы со временем заменить меня в музее. Я ведь не молодею, родная.

— Па, не пугай меня своей мнимой старостью, — вздохнула Доминик. — Но я понимаю, о чем ты говоришь.

Она тут же представила себя в тридцать пять-сорок лет: невзрачная старая дева, ничего не ожидающая для себя впереди, сосредоточенная исключительно на своей работе. Ничего, кроме этого вот музея в ее жизни не будет. Не будет красавца мужа и кучи веселых детишек, любимой собаки и кошки с котятами, собственного дома с большой зеленой лужайкой... Всего того, что обычно и подразумевают, когда думают о счастливом браке.