Вера Копейко - Ночная воровка Страница 2

Потягивая крепкий кофе, она выглянула в окно и увидела, что деревья почти отцвели. Но перед глазами стояло прежнее роскошное буйство оттенков цветущей сирени и в воздухе плыл терпкий аромат. У Нади была особенная память на запахи, она улавливала тончайшие оттенки темно-малиновой сирени, белой, почти пурпурной и классического «сиреневого» цвета. Казалось, белые цветы должны пахнуть слабее, но они обладали крепким, пряным запахом. Запахи она помнила слишком хорошо, и сейчас, даже после душа, ей казалось, что ее тело сохранило аромат кожи Найка…

В кухню, бесшумно ступая широкими мохнатыми лапами, внес рыжее шестикилограммовое тело Маркиз Второй, ее сокровище. Что ж, это не преувеличение, котище на самом деле становится для нее все более дорогостоящим существом. И не потому, что берет призы на кошачьих выставках или Надя получает алиментных котят. Вовсе нет.

— Явились, ваша светлость? Или лучше сказать, ваша рыжесть? Не соизволите ли испить молочка? Вам какого? Жирностью три и две десятых процента или вы поститесь и вам сойдет полупроцентное молоко?

Маркиз и ухом не повел, устремился на диван и уселся рядом с Надей. Сейчас он походил на снопик ржи, только перетянутый слишком высоко. Будь у Маркиза Второго шея подлиннее, он вполне сошел бы за экспонат для какого-нибудь праздника урожая в Нечерноземье.

— Красавец ты мой, — вздохнула Надя.

Кот ничуть не сомневался в собственной неотразимости, поскольку являл собой полную копию Маркиза Первого, своего отца. Тот прожил у Нади восемь лет.

Взглянув на кота, Надя вспомнила слова бывшего мужа, Стасика:

— Ну что ж, разбежимся, если ты так хочешь. Но кое-что от меня при тебе все равно останется. Вот этот тип. — Он поцеловал Маркиза Первого в нос и опустил на пол. — Он сам, а дальше его потомки — непременно веди эту линию — будут напоминать обо мне. Ты ведь все равно меня не забудешь, меня нельзя забыть. Я любил тебя, Надя, и ты любила меня. Но я не держусь за тело, когда душа меня больше не принимает.

Да, душа ее тогда уже не принимала Стасика. Они расстались без скандалов, прожив вместе два с половиной года, и с тех пор следили за жизнью друг друга издали. Стасик в Москву не залетал давно, он стал по-настоящему деловым человеком, удачливым, отважным, осел в Германии, в Берлине. Впрочем, про Стасика лишь с большой натяжкой можно сказать, что он живет в Берлине. Станислав Рублев живет везде, где сумеет получить заказ на иконописные работы.

— Ну, котище! — Надя встала из-за стола и поставила чашку в мойку. — Оставайся и дрыхни, а мне пора.

Надя оделась в черные брюки из модной ткани с лайкрой, они сидели на ней как влитые, топик-плетенку она выбрала зеленоватого цвета, а сверху накинула короткий черный жакетик на молнии. Перекинув через плечо сумку, выскользнула за дверь.

Сегодня Надя решила пройти до метро «Измайловская» через остров, этот путь ей очень нравился — зелень, цветы, тишина… Старинные постройки восстанавливались и становились похожими на те, которые задумали архитекторы прошлого.

В метро народу было мало, слишком ранний час. Надя взглянула на часы в конце платформы — шесть сорок пять утра. Сонные пассажиры уносились куда-то вдаль, пролет за пролетом, остановку за остановкой, как и она сама.

На Патриарших пустынно, только дворники шаркали метлами, а по закоулкам ползли поливальные машины. В воздухе пахло летом, свободой и… надеждой.

Найк снова пригласил ее на выходные к себе под Тулу. Выходные через два дня. Она поедет.

Всякий раз по дороге к нему Надя едва могла поверить, что подобное происходит с ней. Нет, нет, одергивала она себя, не надо так думать, не надо. Это все происходит с ней и больше ни с кем. Все нормально.

Она вынула из сумочки ключи, которые ей доверил Найк, ее пальцы дрожали, когда она вставляла ключ в дверь зала, стоило лишь представить, какая ценность скрыта там, внутри. Но уже скоро она завершит работу над экспозицией и вернет ключи Найку.

Войдя в зал, Надя бросила сумку на стул возле двери, включила свет, но плотные жалюзи поднимать не стала. Лицо ее расплылось в довольной улыбке — получается просто здорово. Цель, которую ставит перед собой Найк, устраивая эту выставку, будет достигнута, это ясно. Над чем предстоит еще потрудиться, так это над светом, над освещением экспонатов. Работать со светом ее научил Стасик.

— Обрати внимание, — говорил он ей, — как умело и, я бы сказал, даже ловко святые отцы владеют мастерством постановки света. Самая простая икона кажется значительной, если расположить свечи так, а не иначе. Важно и то, какие свечи горят перед иконой — толстые или тонкие, из какого воска, и если с примесями, то тоже — с какими. Это целое искусство, Надя. Я постиг его и готов поделиться с тобой. Кроме меня, тебя никто не научит, — самоуверенно заявлял он.

Конечно, экспонаты, с которыми она сейчас работает, совершенно другого толка. Арбалеты — это оружие, известное веками в разных странах мира, оно позволяло мужчинам в прежние времена ощущать свою силу, обретать могущество. Найк Гатальски собирал арбалеты многие годы. У него в коллекции есть оригиналы французской, итальянской, немецкой работы, есть копии, но выполненные так мастерски, что только специалист ее уровня способен разрешить сомнения дилетантов и с полной уверенностью заявить: это копия. Например, арбалет XV века, с которым король Франции Людовик XII охотился на…

Надя посмотрела в середину зала, туда, где на постаменте помещалась стеклянная витрина, похожая на аквариум. В свете ламп зеленый бархат мерцал и переливался… пустотой.

Надя почувствовала, как ноги стали ватными, руки онемели, холодный пот выступил на лбу, а тело покрылось жаркой испариной. Ее шея затекла, улитка из волос давила затылок. С трудом подняв руку, Надя потянулась к черепаховой заколке, ей казалось, что тяжесть в голове из-за собранных на затылке волос. Освобожденные волосы рассыпались по плечам, но Надя не испытала никакого облегчения. Она заставила себя подойти к витрине. От арбалета на бархате остался след — ворс примялся под тяжестью лежавшего оружия.

Но самого оружия не было. Арбалет исчез.

Сквозь опущенные жалюзи настойчиво пробивалось солнце, самый упорный оранжевый луч, как показалось, с укором уткнулся в пустоту, мол, так старался, а зачем? Где золото и серебро?

За окном прошуршала машина и следом залилась соловьем сигнализация другого автомобиля. Раздался резкий детский смех, потом рев.

Надя подняла глаза от мерцающей пустоты — свет она уже установила над главным экспонатом и осталась довольна собой, но это было вчера. Сегодня, сейчас, ничего, кроме панического ужаса, она не испытывала.