Сандра Мэй - Ты – лучший Страница 2

– Он великий охотник и воин. Ты, Дикое Сердце, можешь гордиться сыном. В полнолуние он станет Сыном Ягуара…

Полнолуние наступило через несколько дней, и, к удивлению отца, юноша был уже почти здоров. Страшные раны затянулись, остался всего один, самый глубокий и рваный след страшных когтей на груди.

Ночью, при свете большого костра, под заунывные и страшноватые напевы индейцев молодой человек стал Сыном Ягуара и первым охотником племени. Ему на плечи накинули гигантскую шкуру убитого им зверя, а на шею – ожерелье из страшных зубов и когтей, а потом в огне большого костра сожгли плотно закупоренный сосуд из сушеной тыквы – в нем была заключена бессмертная сущность убитого демона. Юноша, разумеется, не верил в мистику, но когда сосуд лопнул от жара, над поляной пронесся тихий и леденящий душу вой…

Джон Карлайл очнулся от воспоминаний, улыбнулся и задумчиво провел пальцем по белому шраму, наискось пересекавшему его широкую смуглую грудь. Как давно это было! Был жив отец…

Джон Карлайл валялся на траве и блаженно жмурился.

Воистину прекрасный день. Собственно, здесь всегда такие дни. Не нужны чайники и кастрюли, а о паровом отоплении думаешь, как о геенне огненной. Яйца можно отлично сварить и в стаканчике с водой, если выставить его на солнцепек.

Какого черта этих горожан несет на природу? Почему они считают, что сафари в сельве можно сравнивать с прогулкой по зоологическому саду? И что это за привычка – трогать руками все, что попадается на глаза, да еще приговаривать: ой, какая хорошенькая змейка… То, что хорошенькая змейка ярарака убивает человека за семь секунд, их не колышет, потому что они об этом не знают. Они и не обязаны об этом знать. Это – его головная боль.

Джону Карлайлу довольно часто приходилось повторять самому себе эти слова. Раньше их говорил его отец, Ричард Карлайл. И тоже довольно часто.

Потом Ричарда Карлайла тяпнула за ногу гремучая змея, и через несколько часов Джон осиротел окончательно. Это было давно. Так давно, что Джон почти примирился с этим.

Теперь Джону исполнилось тридцать пять лет. Столько же, сколько было его отцу, когда погибла мама.

Высокий, смуглый, широкоплечий, Джон был очень похож на отца, только вот волосы были не русыми, а черными, словно вороново крыло. В синих глазах поблескивал странный огонек – Каседас была уверена, что это последствие битвы с ягуаром, хотя женщины, знавшие Джона, уверяли, что это всего лишь затаенная грусть по неведомой возлюбленной… бла-бла-бла, что еще могут напридумывать женщины… Сердце Джона было свободно и спокойно. Как любят выражаться те же женщины, не принадлежало это сердце никому.

Разве что Дому На Сваях. Впрочем, теперь его не узнать. Настоящее родовое поместье. Старый дом Джон перестраивать не стал, а просто продолжил его до самого берега. Теперь над мутными водами Великой Реки возвышался небольшой сказочный замок, белый и ажурный, с высокими черепичными крышами, террасой вокруг всего дома, пышным садом – владением Каседас – одним словом, красота!

Скажем прямо, на свои деньги Джон мог построить даже небоскреб, но не стал этого делать, как не стал и прокладывать по сельве объездную дорогу для машин. Сельва останется нетронутой, так он поклялся самому себе, а попасть в Дом На Сваях можно и на катере. Великая Река всегда оставалась достаточно полноводной.

Джон слегка нахмурился. Каседас нелегко приходится здесь одной. Она любит сельву и не любит цивилизацию, а большой дом нуждается в хозяйке. В такой, как, скажем, Тюра, Тюра Макфарлан. Зеленоглазая платиновая блондинка с ногами от шеи и самомнением до небес. Эту хоть хозяйкой Букингемского дворца делай – она и глазом не моргнет. Валькирия, одно слово.

Джон бежал бы от этой валькирии на край света, кабы она не была подружкой его детских игр и их не связывала нежная и совершенно платоническая – как он искренне полагал – дружба. Впрочем, Джон ничуть не сомневался, что, сделай он первый шаг, платоническим отношениям немедленно настанет конец. Тюра была невероятно сексуальна и не считала нужным держать свои инстинкты в узде. Собственно, в постели Джона она не побывала только по одной причине – знала, что на эту удочку его не взять.

Женщины… Их было достаточно, чтобы он не стремился к браку, и более чем достаточно, чтобы он смог хорошо их узнать. Красивые, яркие, эффектные, они окружали его всегда, добиваясь расположения, а потом и чего-то большего, но неизменно оставались разочарованными. Сердце Джона Карлайла всегда принадлежало только ему одному.

Джон поднялся на ноги, отряхнул джинсы и свистнул Шайтану – вороному арабскому жеребцу, пасшемуся неподалеку. Шайтан покорно затрусил следом за хозяином.

Джон Карлайл в свои неполные тридцать пять вполне мог позволить себе вообще ничего не делать до конца жизни, но здесь, в сельве, он по-прежнему работал проводником для глупых гринго и относился к этому крайне серьезно. Так же, как и его отец.

Подходя к дому, он вновь задумался о хозяйке. Почему-то в голове неотступно крутился некий образ – темноволосая, кудрявая, с точеной фигуркой девушка. Невысокая, серо-глазая, улыбчивая, но тихая. Джон не мог сказать наверняка, видел ли он подобную девушку в жизни или это было только видение. Вероятно, это тот самый тип женщины, который его привлекает…

Каседас ждала его на террасе. Впрочем, не слишком-то и ждала, как выяснилось. Она играла с двумя черными как смоль щенками, Юноной и Юпитером. При виде своей молодой мачехи Джон невольно улыбнулся. Худенькая, невысокая, черноволосая и черноглазая, Каседас, видимо, была обречена до самой старости выглядеть подростком. Видавшие виды джинсовые шорты, растянутая футболка цвета хаки, волосы небрежно схвачены в хвост, худые загорелые руки покрыты царапинами, и на коленке свежая ссадина. Девчонка!

– Что ты здесь делаешь, матушка Каседас?

– Ой, напугал! Ты очень тихо ходишь… сын мой. Налей себе сока. Я только что выжала. Лед в ведерке под столом.

Джон кивнул, наполнил большой стакан соком и сел в шезлонг, с наслаждением вытянув босые ноги на прохладных каменных плитах пола.

– Что у нас произошло за утро? Я увлекся скачкой. Шайтан в отличной форме.

– Ты тоже. Пожалуй, ничего особенного не произошло. Звонила Мерседес…

Мерседес была двоюродной сестрой Джона, а ее мужем был однокурсник Джона по Оксфорду.

– Как она?

– Она-то ничего, а вот Лон попал в больницу.

– Ой господи! Я ей позвоню. Вероятно, это связано с нервами. Он в последнее время работал на износ.

– Никогда я не понимала, как политики ухитряются работать на износ. Язык у них стирается, что ли? Впрочем, Лон мне нравится, и мне его жаль. Приятный парень. И с Мерседес они друг другу подходят.