Натали Де Рамон - Рыцарь моих снов Страница 2

— Тебе еще рано, моя девочка, — ласково говорит папа. — Ложись спать. Дай я поцелую тебя на прощание.

Он прижимает меня к себе, гладит по волосам, улыбается и целует. В первый момент я обижаюсь, но вдруг понимаю, что я совсем маленькая — лет шести, не больше — и мне действительно еще рано пировать со взрослыми. Мама тоже улыбается и протягивает мне что-то на ладони. Прежде чем взять подарок, я вглядываюсь: это крошечная серебряная фигурка.

— Пингвин! — взволнованно шепчу я. — Совсем как настоящий!

— Какой же это пингвин, — говорит папа, — смотри внимательнее!

Я склоняюсь над маминой рукой — узкая ладонь, длинные пальцы — фигурка растет на глазах!

— Рыцарь! — поняла я и, не успев взять игрушку, проснулась.

Жаль, конечно, что во сне я была совсем маленькой и не могла поговорить с мамой ни о чем серьезном, но все равно: такой радостный сон! Папа и мама вместе, и у них свадьба! Ведь точно свадьба, если мама в белом платье и фате. И эти цветы, и волшебный теплый снег с летнего неба…

Реальный снег ритмично заскрипел за моей спиной. Кто-то идет. Я обернулась. Наш радист и компьютерный гений замахал рукой. Он приближался осторожно, чтобы не переполошить пингвинов, но достаточно быстро.

— Что-то случилось? — спросила я, искоса поглядывая на пингвинов: только бы новенькому Ясному Утру не пришло в голову именно сейчас выбираться из скорлупы. И на всякий случай включила видеокамеру.

— Анабель… Ты… Я не умею… В общем, вот… — Он протянул мне сложенный листок бумаги. — Только что получил для тебя сообщение от мсье Брунара.

Мсье Брунар — ближайший друг, адвокат и поверенный моего отца, можно сказать, мой крестный. Придерживая включенную камеру на коленях, я развернула листок. Две строчки, написанные без запятых рукой радиста…

— Ты поплачь, Анабель. Плачь! Надо плакать!

Я разгладила бумажку. «Дорогая Анабель крепись твоего отца нашего дорогого барона больше нет с нами ждем тебя твой Эдуар Брунар». Я сняла очки, протерла пальцами стекла, снова водрузила на нос, обвела взглядом пингвинов. Яйцо Рыжей Лапки зашевелилось! Я схватила камеру и начала снимать. «Нашего дорогого барона больше нет с нами»… «Нет с нами»… «Нет с нами»… «Нет с нами»…

— Давай, я поснимаю! А ты поплачь, Анабель! Поплачь! Вертолет будет часа через три, ты успеешь поплакать!..

Но слез у меня не было. Ни тогда, ни сейчас. Только ощущение холода, которое неумолимо росло по мере того, как я приближалась к нашему замку. Несколько суток я провела в пути, и почти два дня — уже дома. Но нет ни слез, ни сна. Только этот зверский, прямо-таки потусторонний, изводящий холод. Впрочем, я несколько преувеличиваю насчет сна. Конечно, за это время я сколько-то спала, особенно в самолетах и в аэропортах. Но с моей стороны было бы слишком неблагодарно назвать банальным словом «сон» те блаженные минуты забытья, когда я виделась и разговаривала с папой…

…Папа в брезентовой куртке и в старых сапогах подрезает грушевые деревья. К слову сказать, мой папа — профессор биологии и у него все растет словно по волшебству. Рядом, почему-то под зонтом, помещается наш дворецкий Арман Герен и руками в неизменных белых перчатках подает моему папе садовые инструменты.

— Папочка! — Я бросаюсь к нему на шею.

Папа обнимает меня и говорит, что у нас гости. Я оборачиваюсь и вместо дворецкого вижу рыцаря в серебряных доспехах и в белом плаще, щит рыцаря украшает фигура ягуара, а забрало шлема опущено.

— Я не вижу его лица, — говорю я.

— Дождись заката, — отвечает мой папа и протягивает мне зонт, оставшийся, видимо, от дворецкого. Ручка зонта в виде кочана капусты. — Будет гроза, не бойся…

И я очнулась в кресле самолета. В иллюминаторах безмятежно плыли облака; стюардесса разносила напитки.

…Я лечу в самолете и пью сок.

— Оставь мне глоточек, — просит папа, он сидит в соседнем кресле.

Но я уже выпила все и чувствую неловкость. Папа улыбается и показывает глазами на человека, сидящего впереди нас. Кресло загораживает этого человека целиком, я вижу только его выгоревшие на солнце достаточно светлые волосы. И вдруг мы с папой уже не в самолете, а в Лионе, у входа в метро. Папа машет мне рукой и быстро спускается вниз.

— Папа! Папа! — кричу я и пытаюсь бежать за ним, но полицейский останавливает меня:

— С пингвинами нельзя, мадам. Нельзя с пингвинами…

В Риме я сделала последнюю пересадку и купила билет до Лиона: это был ближайший рейс во Францию, хотя вовсе не ближайший аэропорт от моего родного Люанвиля. Неважно: в Лионе я возьму прокатную машину и через пару часов буду дома. Я позвонила Брунару, поделилась своими планами.

— Как ты, Нана? Почему не позвонила раньше? — спросил папин друг и поверенный. — Мы с Аленом тебя потеряли!

— Эдуар… Дядюшка Дуду! Это… Это правда?..

Он вздохнул.

— Я и сам до сих пор не очень-то верю… Где ты, Нана? Может, успею тебя встретить?

— В Риме. Через полтора часа вылетаю в Лион, не успеешь.

— В Лион? Отлично! Твой брат сейчас там. У него же лионская невеста! Позвони, они тебя встретят.

О романе и очередном разводе брата я знала, но Моник увидела впервые. Она была замечательно красива, и, несмотря на свои переживания, я все же подумала: что такая высокая красивая девушка могла найти в моем приземистом и толстом сорокапятилетнем брате?

Ален многозначительно подмигнул, определенно прочитав мои мысли, обнял Моник и томно уточнил:

— Скажи, сеструха, моя Моник самая лучшая?

С одной стороны это было противно: брат всегда именно таким способом и тоном нахваливал всех своих женщин, а с другой — даже успокаивало: Ален, как обычно, хвастается подругой, значит, в мире ничто не изменилось и с папой ничего не произошло. Если бы…

Но я кивнула и, встретившись глазами с Моник, постаралась изобразить улыбку.

— Дорогой, по-моему, это лишнее, — виновато сказала она.

— Ты действительно очень красивая, — сказала я. В конце концов, она не виновата в моем горе. — Поздравляю, Ален.

Брат просиял самодовольно. Моник укоризненно посмотрела на него. Ален посерьезнел.

— Пошли заберем твои вещи, Анабель, и поехали. Переоденешься по дороге.

— Запарилась небось в пуховике? — сочувственно спросила Моник и по-свойски подергала мой стеганый рукав. — Снимай, я отнесу в машину, а вы сходите за багажом.

Только сейчас до меня дошло, что среди весенней аэропортовской публики моя антарктическая экипировка выглядит одиозно, но расставаться с пуховиком не хотелось.

— Спасибо, мне не жарко, — сказала я. — А багажа у меня нет, только эта сумка.