Алина Политова - Изумруд (СИ) Страница 2

Только вы, надеюсь, не подумали, что я эдакая уродина старшая сестрица, как в сказках. И что я завидовала Лолке из-за ее красоты. Ничего подобного! Конечно на ее фоне меня как-то не заметно было, не спорю. Но на ее фоне вообще никого невозможно заметить! Признаюсь, немного это меня трогало, чуточку-чуточку. Тем более, что без нее красавицей может быть называли бы меня. Поэтому, чтобы не казаться совсем уж серой мышью, я всегда старалась от Лолки отличаться. У нее шикарные светлые волосы — я свои отрезала чуть ли не под ноль и выкрасила в черный (хотя они у меня и так темные были, ничего общего с блондинкой Лолой). Лолка носила исключительно черные длинные платья от кутюров всяких — я не вылезала из разноцветных джинсов, которые назло всем покупала на рынках. Короче, если Лолка у нас была эталоном женственности, то я выглядела как сорванец из рабочего квартала. Впрочем, мои дружки все равно умудрялись находить во мне эту ненавистную женственность и говорили, что своей непосредственностью я обязана моему французскому происхождению и вообще я — вылитая француженка. Как будто они видели живых француженок когда-то! На самом деле, конечно, это было приятно слышать, поэтому я всегда была довольна собой, даже когда сестрица обзывала меня грязной лесбиянкой (только из-за того, что я не ношу платьев!) и отказывалась сидеть со мной за одним столом. Но она же больная, чего на нее обижаться.

Ну ладно, что это я все о Лолке. Надо же историю продолжать!

Маму я почти не помню. Помню только, что она была ослепительно красива и от нее чудесно пахло, когда она изредка брала меня на руки. Это и правда бывало нечасто. Она пыталась сниматься в кино, постоянно где-то пропадала, как, впрочем, и папа, а мы с сестрой воспитывались бабушкой. Поэтому когда мама развелась с отцом, мы не сильно переживали. Я смутно помню, что дома был какой-то грандиозный скандал, потом я уже узнала, что из-за отцовской любовницы. Мать металась по дому, задевала мебель своим огромным животом, сильно кричала, запихивала в чемодан какие-то вещи. Не знаю, хотела ли она забрать нас сначала, но, как бы там ни было, пятилетняя Лолка все испортила когда обняла отца за ноги и, скорее всего чего-то недопоняв по малолетству, заголосила что-то типа «папочка, не уходи от меня». Мать просто взбесилась когда это услышала. Она подскочила ко мне, хотя я вообще молчала, толкнула меня к отцу и заорала ему в лицо: «Забирай своих паршивых русских детей, у меня будет только один ребенок!» Да, это я помню хорошо. После этого она ушла, даже не взяв своих чемоданов, и больше мы никогда ее не видели. Много позже я узнала, что она вышла замуж за какого-то начинающего сценариста и у нее родился сын Максим, наш брат. Когда мне было двенадцать лет, мать умерла, это сказал однажды отец, но даже на похороны мы почему-то не поехали. Как-то я спросила отца, как поживает Максим, и вообще, известно ли что-нибудь о нем, но отец сказал, что Максима забрали французские родственники матери, и это все что он знал. Я думаю, что отец так никогда и не удосужился взглянуть на сына, он был ему просто не интересен.

До поры до времени. И с этой секунды я погружаюсь в свое прошлое и делаю вид, что это все происходит со мной только сейчас. Я снова Света и мне двадцать один год.

Вспомнил папаша о нашем братике совсем недавно. После того как позвонил Семен Петрович, наш семейный бухгалтер, и мягко намекнул отцу, что в нашем бюджете наметилась громадная брешь. Сообщение это было как гром среди ясного неба. Во всяком случае для нас с Лолой. Нам было известно, что отец частенько посиживает в казино, и что отсутствие ролей у отца в последний год немного подкосило наше финансовое благополучие, но мы привыкли не задумываться о таких вещах, нам казалось, что отцовская популярность и деньги, заработанные им когда-то обеспечат нам привычное существование до конца наших дней. Мы даже не пошли никуда учиться после школы, благо, отцу на это было наплевать. Общение с друзьями, ночные клубы, тусовки, вечеринки — в этом была вся наша жизнь, в этом мы с сестрой были похожи, хотя компании у нас, понятное дело, были разные. Так мы и собирались жить, пока не надоест, а там придумали бы что-нибудь еще. Сейчас я понимаю, что наша с сестрой жизнь была пуста. Да мне и раньше приходила эта мысль. Тогда я покупала мольберт, краски, кисти и начинала рисовать (ах нет — писать. Глебовский, мой последний дружок, терпеть не мог слово «рисовать». Но вы меня извините, верно? Все-таки «рисовать» мне нравится больше.) Говорили, что у меня неплохо это получается, и со временем я могла бы чего-нибудь на этом поприще достичь. С Глебовским мы и расстались-то из-за того, что он был бездарностью, и его просто распирало от злости, когда я показывала ему очередной свой шедеврик. Не выдержал, так сказать, конкуренции. Ну не знаю, может из меня и выйдет когда-нибудь настоящая художница. Но вот стимула этим заниматься постоянно тогда еще не было. В деньгах я не нуждалась, а к славе моя приземленная душонка вообще не стремилась. Поэтому художества мои были не более чем лекарством от хандры. Свои полотна я развешивала дома на стенах, Лолка постоянно снимала их и сваливала в кладовке, откуда я их вскоре доставала и раздаривала знакомым. Вроде им нравились мои картинки, во всяком случае они не убирали их с глаз долой. Лолка говорила, что я рисую фотообои. Может она и права была, но я рисовала то, что мне нравилось. Крыши домов, освещенные рано-рано утром первыми лучиками солнца, бродячих собак возле подъезда, лебедей, которые прилетали каждую зиму на озеро у нас на даче. Может картинки мои и были фотообоями, но в них был кусочек моей души, это точно. Потому что когда я смотрела на них, мне казалось, что я заглядываю в свои собственные глаза. Мне так казалось — вот и все.

Я опять отвлеклась. Да, писать о себе самой намного интереснее чем о других.

Но это я все к тому, что мы никак не ожидали, что когда-нибудь нам придется задумываться о хлебе насущном. Я хочу, чтобы вам стало понятно, какой шок мы с сестрой испытали, когда узнали, что папочка просадил почти все наше безоблачное будущее на рулетке. Может это прозвучит странно, но общая беда впервые дала нам почувствовать, что мы одна семья. Не было ни упреков, ни скандала. Как-то сразу мы с Лолой поняли, что давно уже стали взрослыми и глупо было полагаться только на отца. Будь мы хоть немного самостоятельнее, не оказались бы в таком безвыходном положении — насколько все-таки сильно мы зависели от отца и его финансового благополучия! Да, винить стоило только самих себя и никого больше, не знаю даже как мы пришли к этой мысли, но мы к ней пришли. В общем-то не такие уж мы и испорченные оказались на поверку. Может только немного избалованные. Да и отца было жалко. Он постарел лет на десять из-за этих денег. Но как бы там ни было, общее горе пошло на пользу нашей семье, как я уже сказала. Никому не сказав ни слова, мы втроем уехали на дачу, которую уже собрались продавать чтобы отдать часть папкиного долга, закрылись там от всех и вся и принялись думать. Не помню сколько бутылок виски было выпито за общим столом и сколько пьяных слез пролил папочка, каясь перед своими «лучшими в мире девочками», но к концу третьего дня выпивка в доме закончилась и, немного протрезвев, мы уже начали серьезно прикидывать где взять деньги. Я сказала, что могу продавать свои рисунки, но это предложение ни в ком не нашло отклика. Лолка поморщилась, а папа жалостливо похлопал меня по плечу и сказал: «Воздержись, дочура». Ну и ладно. Потом Лолка с кислой мордой сказала, что ей придется пойти на подиум или отдать свое лицо мыльной компании, которая уже пол года пытается запихнуть ее физиономию на свою продукцию. Папаша был вроде не против, но Лолка сама привела кучу доводов к тому, чтобы отбросить и это предложение. Типа, денег все равно будет мало, к тому же она не собирается содержать еще и меня, бездельницу такую. Больно надо мне как будто самой на Лолкины деньги жить! Короче, ничего не придумалось толкового. Выходило, что надо продавать и дачу, и квартиру, и два новых совершенно «Мерседеса», которые папаша подарил нам на двадцатилетие и на которых мы еще и не ездили толком. Да и еще папкин «Фольксваген» в придачу. С долгами мы таким образом вроде рассчитывались, а вот как жить дальше — один бог знает. Нужны были деньги или хотя бы твердая надежда на то, что они будут. А ее-то, родимой, надежды этой, и не было. Все свои кредиты, включая и кредит доверия у своих друзей, папаша давно исчерпал.